История государства Российского. Н. М. Карамзин
Во мне, реальном Анатолии Завалишине все настойчивее зрело желание пойти на самый высокий уровень игры — четвертый. По правилам программы к четвертому уровню дошли только два героя: лекарь Алоиз Фрязин и юродивый Геннадий Костромской. Кем из них стал д′Артаньян в своем последнем посещении шестнадцатого века, мы с Матвеем так и не выяснили. Сам Леха до сих пор ничем нам помочь не мог. В этот раз я снова выбрал Алоиза Фрязина, лекаря из Ломбардии и снова отправился той же, уже протоптанной дорогой.
* * *
Первые пять лет на чужбине я, Алоиз Фрязин осваивал новую жизнь, учил язык, местные названия трав и болезней. Не так легко было принять, что «огневица» — это может быть инфлюэнца, или воспаление легких с высокой температурой, или просто болотная лихорадка.
Ко времени коронования на царство, к знаменательному для страны 1547 году, наш главный пациент превратился в нескладного высокого отрока с быстрым взглядом исподлобья. Здоровье его меня не беспокоило. Разве только душевный склад, который был крайне неустойчивым, как у женщины. Это Сенека говорил о великом Помпее: «Гнея Помпея влекла бесконечная жажда подняться еще выше — хотя его величие казалось малым только ему одному». Это могло быть сказано в полной мере о царе всея Руси Иоанне четвертом.
За десять лет я уже вполне обжился в варварской Московии. Износив свое европейское платье, я легко перешел на громоздкие русские кафтаны и шубы с бесконечно длинными рукавами. Я даже бороду перестал брить, чтобы менее отличаться от аборигенов. К десятому году здешней жизни я уже и говорил по-русски почти без акцента, это было несложно, поскольку и в итальянском, и в русском бытует близкое твердое произношение.
При этом, однако, всякий прохожий безошибочно узнавал во мне фряжского гостя, даже если я и не произносил еще ни единого слова.
Мистика какая-то!
После коронации на царство произошло венчание с прекрасной и кроткой Анастасией Романовной Захарьиной. Когда удавалось взглянуть на это удивительное лицо, мне всегда казалось, что каким-то непостижимым образом именно с неё писал наш великий Рафаэль Санти свою Сикстинскую мадонну с младенцем.
В жизни сразу многое изменилось. Старый Елисей Бомелиус не мог смириться с моей ролью придворного лекаря при первой особе. Пользуясь своей близостью с боярским окружением, допущенным пред светлым ликом царя-батюшки, Бомелий плавно оттеснил меня от Ивана и Анастасии. Мне оставался для заботы его глухонемой брат Юрий Васильевич, да щурья царя, братья и сестры Анастасии Романовны и многочисленные родственники Захарьиных. К самой Анастасии меня не допускали.
