Царь-мальчик выказывал недюжинные способности и мужал на глазах. Если говорить откровенно, этот процесс не вызывал у меня никаких положительных эмоций — только страх. Мальчишка вдруг понял, что ему, избраннику неба, помазаннику божию, все дозволено: «Хочу казню, хочу милую!» И все ему подвластно: и травы колючие, и гады ползучие, и воды текучие (русский приговор).
К тринадцати годам жизни Иоанн обогнал меня и по росту, и по буйству нрава. Сказывали верные люди, сам не видел, что Иоанн в отроческом еще возрасте якобы велел задушить чем-то неугодившего ему дружка своего по игрищам пятнадцатилетнего князя Михайлу Трубецкого. И тут же и задушили другие дружки царевы.
Любимым развлечением царя было скакать верхом на жеребцах по ночной Москве с ватагой сверстников, боярских чад и наводить страх на редких прохожих, кого пугая криками и визгом, а коих грабя и избивая.
Без суда и следствия по одному только цареву повелению, инициированному, впрочем, группой ближних бояр: Иваном и Михаилом Кубенскими — Ярославскими, да казначеем Головиным — сослали или казнили лютыми казнями князей Бельского, Шуйских и иных.
С самого детства окружающая челядь и опекуны воспитывали царя моральным уродом. Бояре поощряли его жестокие забавы, убийства животных, муки людей. «Пусть мальчик потешится. Царю пристала твердость», — говорил его ближайший боярин Андрей Шуйский. Кажется, я был единственным, кто пытался внушить ему, что это великий грех мучить всякую тварь живую, а «не убий» — одна из главных заповедей христианства. Но не думаю, что мои проповеди что-нибудь изменили. Если быть справедливым, душеспасительные разговоры с ним вела еще нянька Челядинцева, но также безуспешно.
Ивана Бельского и Андрея Шуйского казнили без суда, без оглашения приговора на Лобном месте, в отличие от того, как это было принято обычно.
Бельского, сосланного предварительно в монастырь на Белоозеро, удавили посланцы московские. Андрея Шуйского разорвали царские псари прямо на Кремлевской площади.
Иван входил в силу и власть без границ. Его начинали бояться.
Вот сразу после этих казней и понял я, что мне лучше не приближаться часто к благословенной особе великого князя, если хочу сохранить жизнь, которая здесь стоит очень не дорого. Русский поговор гласит: «Жизнь — копейка, а судьба — индейка». В том смысле, что она, как индейка, глупа. Понял я также, уже исходя из моих профессиональных навыков, что наследственность у династии нынешних властителей Московского царства оставляет желать лучшего. Глухой Юрий, младшенький, слабоват оказался умишком, а старший Иоанн напротив, слишком остер.
