На этом уровне оставалось только два персонажа: юродивый Геннадий Костромской и лекарь Алоиз Фрязин.
Я выбрал Геннадия.
* * *
Геннадий Костромской услышал, что Анастасия заболела, на паперти Благовещенского собора задолго до пожара. Нищие всегда узнают все первыми. Они и рассказали подробности.
— Горит вся, матушка царица, огнем горит, — причитала слепая нищенка Устинья, закатывая незрячие глаза. — И пищу господнюю тело её не приемлет, ни постную, ни скоромную. Что ни глотнет, все обратно…
— Боярин Никита Романович сказывал князю Михайле Глинскому, что духовника Благовещенского почитай каждый день зовет… — вторил безногий Афанасий.
— Козни то, ох, козни сатанинские, — вздыхала Устинья. — Извести хотят голубку нашу.
Подходила неизбежность.
Когда я думал об Анастасии, а думал я о ней постоянно, глубокая печаль теснилась в душе моей. Трудно быть Богом, трудно знать, что грядет несчастье и не иметь права его предотвратить. Как не остановил же Бог Всемирный потоп или исчезновение Атлантиды. Не потому, что сил не хватило — Бог всесилен. Он не мог, потому что нельзя было нарушать законы развития Вселенной, нельзя было поворачивать стрелу времени. Он не мог повернуть стрелу времени, а потом говорили, что это за грехи человеческие его божественная кара.
За что карала судьба кроткую Анастасию, я не знал.
* * *
Она с усилием открыла глаза.
— Меланья, разыщи блаженного Геннадия Костромского, слышишь, Меланья? — позвала Анастасия слабым голосом. — Слышишь ты меня? Скажи там. Я хочу его видеть. Он, небось, на паперти Успенского собора людям прорицает…
Меланья, постельная барышня из знатного рода князей Голицыных, подошла к постели.
— Слышу, матушка царица, — склонила к ней сиделка круглое лицо. — Сей момент скажу…
Меланья вышла. Анастасия давно потеряла счет времени. Она давно уже не осознавала, день за окном или ночь. Через час, а может быть, через три вошел в горницу блаженный Геннадий.
— Плохо тебе, голубке? — спросил я, взяв её за руку. Мои пальцы ощущали частые, неровные толчки пульса. Капли пота блестели на её прекрасном лице. Жалость сжала мое сердце.
— Плохо, батюшка, — тихо отвечала Анастасия. — Бога молю о спасении.
— Молись, милая, молись, хорошая, — шептал Геннадий. — И обязательно будешь спасенной.
Что еще мог я сказать в утешение этой удивительной страждущей душе?
— Я что хотела спросить тебя, божий человек, — продолжала Анастасия, собрав силы. — Перед уходом знать хочу, что будет. Ты ведь ведаешь все… Скажи, божий человек. Пришла, видно, моя пора…
