И глаза ее стали черными провалами — морок там, бездна раскрылась моровая. А я представила на миг, что будет, коли развернусь и уйду сейчас, испугавшись.
Пропаду ведь. До ближайшей реки дойду — и все, беда. Некому защитить будет.
А так есть шанс, хоть и махонький, что помогут мне, научат, дадут знания да умения. Пусть и темные знания…
— Не уйду, — я тихо, но твердо отвечала. — Зря я, что ль, все бросила? У меня пути назад нет — я, если за ворота выйду, сгину. Посему хоть и боязно мне, а пойду куда скажете. Хоть обратно в Навь клятую. Все лучше, чем на осмеяние людское или в объятия царя речного.
Гроза миновала. Взгляд Василисы снова зеленью заискрился, снова улыбка на малиновых губах ее заиграла.
— Правильно, Алена Ивановна, все правильно. Смелость твоя мне люба, не зря я тебя сразу заприметила. Отправляйся с домовиком нашим, Федюнькой, в свою горницу — он проведет, все покажет да расскажет.
— А как мне быть?..
— Про домового своего да женку его не волнуйся, — перебила, с полуслова поняв меня, волшебница, — места в твоих покоях вам всем хватит, а теперь иди отдохни, завтра тяжелый день будет — к занятиям приступать пора…
Возле лавки появился лохматый домовой — глазенки-бусинки сверкают, как камушек самоцветный на срезе, нос кнопочкой, россыпь веснушек по лицу — конопатый, как и я, рубашонка у него красная, косоворотка, поясом перетянута узорчатым. Вид у духа важный, по всему видать, Федюнька свое дело знает и любит.
— Айда со мной, — сказал домовой и направился к двери.
А я Василисе в пояс поклонилась, подобрала свою котомку и, не чуя себя от радости, пошла следом за Федюнькой.
Кузьма, бородатый да нечесаный, с дороги помятый, хмуро глядел на вышедшего вместе со мной из хоромины Василисы домового, и ониксовые глазки его, что казались стеклянными пуговками, наполнены были мутью болотной. От женки своей научился так пялиться, что душа в пятки уходит, — а кикимора была духом сварливым да вредным, удивительно, что меня приняла как родную, но в том заслуга как раз таки Кузьмы. И вот глядит он так вот, как лихо лесное, на доможила рыжего, что нас встречать вышел, а у меня душа в пятки уходит — вдруг как подерутся, что тогда?
— Федюнька я! — протянул пухлую ручку местный домовик, не осердившись ничуть. — Не важничай, и не таких видывали! Ты мне лучше вот что скажи, ты тут с хозяйкою обитать будешь?
— Кузьма, — буркнул мой дедушко и руку протянул — хотя было видно, ой как не хочется. А нельзя отказаться — беду навлечь можно. Тут хозяином этот рыжий да конопатый, в алом кафтанчике барском, с золотым пояском, в сапожках блескучих. Видать по всему, своей льняной рубахи да онучей застеснялся Кузьма. Интересно, куда женка его делась? Сказывали они, сестры у нее тут на болоте — наверное, уже туда захвостолупила, неугомонная.
