— У тебя ужасный порез, — заметил он, прижимая мокрую ткань к верхней части моего лба.
Я удивленно подпрыгнула, почувствовав боль. Понятия не имела, что там порез. Меня больше заботило то, как Хоук вырезал Юрию глаза, поэтому было не до того.
Хоук просто взял и убил человека и даже глазом не моргнул.
Я знала, что он был страшен. Черт, я видела, как он разбил шлем о голову того таракана. И ему нужно было, чтобы его боялись, потому что внушать страх — это могущество, и, Господи, в этих краях он был просто олицетворением власти.
Но оказаться свидетелем жестокости, сотворенной его собственными руками — к этому я не была готова. Меня буквально осенило — кажется, будто по позвоночнику провели кубиком льда — с тринадцати лет я была влюблена в убийцу. Он знатно отметелил таракана и наблюдал за его казнью, но мои глаза были закрыты. Я не желала признавать очевидного и успокаивала себя этим отрицанием.
А это? От этого безумия нереально отгородиться, потому что я видела… все.
А сейчас он с нежнейшим взглядом заботился обо мне, обрабатывая рану, словно вместо ссадины я получила выстрел в сердце.
Словно не произошло ничего особенного.
— Больно, да?
Я просто моргнула. Мне трудно было оформить слова в голове, не то что сказать их.
— Гребаная мразь, — пробормотал он, нахмурившись. — Терпеть не могу таких людей, дорогуша. Это отбросы общества, понимаешь? Они не заслужили права дышать.
Я снова моргнула. Господи-Боже, он просто взял и убил кого-то прямо на моих глазах.
Здесь все парни — гребаные психи, но не настолько. Не так, как он.
— Я должен был, — наконец серьезно прошептал он, поймав мой перепуганный взгляд. — Внимательно послушай меня, Тайлер, и запомни, что я скажу. Ты никогда не должна приближаться к мужчинам, вроде Юрия. Стоит один раз совершить эту ошибку, и они не перестанут возвращаться — с чувством превосходства и запредельным самолюбием. Они никогда не отстанут, дорогуша. Они будут здесь до тех пор, пока не натворят такого охеренного дерьма, которое исправить уже будет невозможно. И, кроме того, — он протяжно вздохнул, в очередной раз осматривая мой порез, — он сделал тебе больно.
Пока одной рукой он прижимал полотенце к моему лбу, другая его рука покоилась на моем обнаженном бедре, а пальцами он успокаивающе поглаживал мою кожу. Я все еще находилась в легком оцепенении, чтобы почувствовать его прикосновение, хотя — мне ненавистно было в этом признаться — я хотела этого.
— А что я говорил о тех, кто тебя не уважает? — задумчиво добавил он. — Твое лицо — это храм, а он осквернил его. Моя вина в том, что не среагировал раньше. Я даю людям слишком много шансов. Я позволил ему говорить, а должен был внимательно присмотреться. Должен был заметить, как его колбасило — ведь совершенно ясно, что у этого мудака была ломка.
