Да все мы в молодости были поэтами! Правда, до сих пор, пожалуй, только Поляков, да ещё Станислав Куняев, с которым Поляков воюет по поводу Литфонда, могут часами бормотать в застолье зарифмованные горячие мысли изо всей антологии русской и советской поэзии. По себе знаю, как поэзия может помочь прозе, и своим студентам в Литинституте, будущим, конечно, знаменитым прозаикам, всегда говорю: читайте поэзию – и можете не читать Донцову.
Пожалуй, даже в этой юбилейной статье я не стану перечислять всего, что написал Поляков, публике это известно, а недруги знают наизусть. Многие его книги я читал, а пьесы, идущие в академических театрах Москвы, то есть на первых, ведущих сценах, видел. Здесь счастливое совпадение внутреннего интереса публики и той серьёзности слова, в отличие от сегодняшних драматических поделок, которая отличает классику от литературного ширпотреба. Всё-таки литература держится на слове, на умении говорить великим языком. В своих пьесах Поляков умеет ещё и говорить репликами и репризами. Собственно, здесь, в умении говорить и в умении думать, узел всего творчества Полякова. Своим студентам, повторяя Пушкина, я всё время твержу: проза – это мысль, мысль и мысль.
Какие мысли бродят в курчавой голове уже немолодого Полякова, мы прекрасно знаем по его книгам, телевизионным выступлениям, по его публицистике. Попутно скажу: и человечество в своей основе, и читающая публика в основном не любят предательства. Надеюсь, понятно, о чём я говорю. Особенно быстрого перерождения. Взрослый и седеющий Поляков по своим мировозренческим свойствам так и остался социалистом, как и полагается взрослому мальчику с московской окраины.
Игорь Волгин
Тридцать лет после приказа
В самом начале 80-х один мой родственник, работавший в ГлавПУРе (кто забыл: Главное политическое управление Советской армии) спросил меня «как литератора» – читал ли я Юрия Полякова и что думаю о его творчестве. Вопрос, пояснил вопрошавший, возник вследствие того, что в ГлавПУР поступила на заключение рукопись «Ста дней до приказа», и армейское начальство было крайне возмущено не только содержанием повести, но и самим фактом её появления.
Юрия Михайловича я знал тогда не столь близко, повести, разумеется, в глаза не видел, но, движимый чувством корпоративной солидарности, уверил своего собеседника в высоких достоинствах произведения. То есть использовал приём, в оценочном плане противоположный классическому «я Пастернака не читал, но…» и т. д.
