— Новый жилец, — пояснил комендант, оглядывая нас по очереди. — Коечка пустует — непорядок.
Против парня мы ничего не имели. Однако комендант — сволочь.
На деревьях появились рыжие подпалины, отчего парк стал дырявым и рябоватым. Потерял упругость лист. В квартирах запахло яблоками и брусничным вареньем. Упал в цене гриб — пять красноголовиков за двугривенный; дождливые капли больно бьют по носу, ресницам, губам. Сентябрь.
Через два дня у него день рождения. Николаю — двадцать пять. Всего или уже? Лучше, когда всего.
Мы так и не решили, что дарить. Вроде и знаешь человека, его характер, привычки, увлечения. И все равно стоишь в недоумении. Одно дело — человек рядом; другое, когда человеку плохо. Димка предложил идею. Это было так неожиданно и так просто, что мы растерялись.
— Вальтер Скотт написал свой первый роман в 45 лет и стал приличным писателем. — Это сказал я.
— Дима, ты подал гениальную идею в 23 года. Ты… перспективнее, чем Вальтер Скотт. Пусть это тебя воодушевляет, — добавил Сашка.
— Мы придем с газетой, в которой его стихи. — А это сказал Димка.
Шелунов — редактор молодежной газеты.
Комсомольскую газету в области любят. Почему? Сразу и не скажешь. Беспокойная газета. А может, оттого, что часто печатают стихи. Город молодой, стихи любят все.
Лицо у Шелунова пухлое, чуть с рябинкой. Шелунов тоже любит стихи, но не потому, что молодой, Шелунов — поэт. В его кабинете всегда холодно. Я сюда несколько раз приезжал с Николаем, знаю.
Сейчас он возбужденно потрет руки и скажет:
— Прохладно тут у нас. Только что кончили заседать, пришлось проветрить.
Заседаний тут сроду никогда не проходило. Температура как в овощехранилище. Какие уж заседания. Дом год как сдали, отсюда и результаты — батареи не работают. Мы строители, нам это понятно. А Шелунов — поэт, ему и гвоздь в диковину. Стесняется человек.
Историю Николая Шелунов знает — рассказал Харламов. Они друзья.
— Вот, — говорю я и протягиваю тетрадь Николая.
Шелунов недоверчиво косится на тетрадь, затем берет ее… Наскоро пробегает первые шесть страниц, удовлетворенно почесывает затылок, смотрит на нас:
— А чьи стихи?
— Его.
— А-а… — неопределенно тянет Шелунов. — Править уйма, но что-то есть. Ну, как там у вас?
— У нас без перемен. Плохо.
— Н-да… Закон, конечно, вещь суровая, только отчаиваться не стоит. В жизни всякое бывает, на то она и жизнь. А вот настроение ваше мне не нравится.
— Нам оно тоже не нравится.
