Если бы это было так просто!
Голоса представителей Мао и пятерых посланников Пресвитера Иоанна — Швейцера, Лавкрафта, Говарда и двух офицеров из каракитаев — доносились до Гильгамеша сквозь завывания ветра.
Хемингуэй, казалось, говорил больше всех:
— Вы писатели, не так ли? Мистер Говард, мистер Лавкрафт? Сожалею, но не имел удовольствия познакомиться с вашими работами.
— Мы писали фэнтези, — сказал Лавкрафт. — Небылицы. Сказки.
— Да? Вы публиковались в «Аргози»? В «Пост»?
— Пять раз в «Аргози», вестерны, — сказал Говард. — В основном мы писали для «Сверхъестественных историй». А Лавкрафт несколько раз публиковался в «Удивительных историях».
— «Сверхъестественные истории»… — протянул Хемингуэй. — «Удивительные истории»… — Легкая тень отвращения промелькнула на его лице. — Не думаю, что мне известны эти журналы. Но вы ведь неплохо писали, да, джентльмены? Ну конечно. Я уверен в этом. Вы были неплохими писателями, иначе не попали бы в Ад. Об этом можно даже и не говорить. — Он засмеялся, весело потер ладони, и бесцеремонно обнял Говарда и Лавкрафта за плечи. Говард казался несколько смущенным, а Лавкрафт выглядел так, будто мечтал провалиться сквозь землю. — Ну что ж, джентльмены, — пробасил Хемингуэй, — что мы здесь делаем? У нас маленькое затруднение. Один герой хочет биться голыми руками, а другой хочет использовать — как же он это назвал? — пистолет с разрывными пулями. Вы должны больше знать об этом, чем я. Этот пистолет, наверное, похож на какой-нибудь лазер из «Удивительных историй», я правильно понимаю? Но мы этого допустить не можем. Безоружный против фантастического оружия будущего? Нужно, чтобы условия были равными, иначе не пойдет.
— Пусть он дерется со мной голыми руками, — сказал Гильгамеш издали. — Так мы дрались первый раз, на Большом Базаре, когда встретились в Уруке.
— Гильгамеш боится использовать новое оружие, — ответил Энкиду.
— Боюсь?
— Я принес ему прекрасное ружье двенадцатого калибра, подарок моему брату Гильгамешу. А он оттолкнул его, словно я принес ему ядовитую змею.
— Ложь! — зарычал Гильгамеш. — Я не боюсь! Я презираю его, потому что это оружие для трусов!
— Он боится всего нового, — сказал Энкиду. — Я никогда не думал, что Гильгамешу из Урука знаком страх, но он боится неизвестного. Он назвал меня трусом, потому что я хотел охотиться с ружьем. Но я думаю, что это он трус. И теперь он боится биться со мной незнакомым оружием. Он знает, что я его убью. Даже оказавшись в Аду, он боится смерти, понимаете? Смерть всегда была его самым большим страхом. Почему? Может быть, потому что это заденет его гордость? Думаю, что так. Он слишком горд, чтобы умереть, слишком горд, чтобы принять волю богов…
