У многих читателей давно назрели сомнения по поводу содержания и пафоса книги Солженицына, и они выражаются в конкретном вопросе: сколько в ней правды, а сколько — домыслов и фантазии автора?
В более академичном плане этот вопрос можно поставить так: является ли жанр «художественного исследования», обозначенный самим автором, типичным и ярким воплощением «устной истории» (oral history) со всеми свойственными этому методу пороками и издержками, либо произведение может претендовать на более высокую степень репрезентативности? Поскольку ипостась «исследования» предполагает, как бы то ни было, научные требования, насколько выдерживает их «Архипелаг ГУЛАГ» — хотя бы в плане критики источников? Вполне закономерен вопрос: имеет ли основание эта книга претендовать на репутацию исчерпывающей и вполне адекватной «энциклопедии» советской пенитенциарной системы? Не только в частностях, но и в целом — прежде всего в характеристике писателем исправительно-трудовых лагерей как «истребительно-трудовых», т. е. направленных на сознательное и целенаправленное лишение жизни заключенных?
Как известно, политические обобщения писателя на сей счет шли много дальше, и в таком случае пора, в конце концов, получить ясный ответ на старую, не раз обсуждавшуюся проблему: действительно ли лагерная система в СССР, какой она сложилась в сталинские 1930-е гг., прямо вытекала из сущности коммунистической (социалистической) идеологии, как считал Солженицын? Не является ли отождествление социализма и сталинизма, заявленное писателем, грубейшей исторической подменой? И далее: насколько соотносятся концепция и содержание «Архипелага ГУЛАГ» с коллективной памятью как советского, так и постсоветского общества о трагической стороне событий, последовавших после Октябрьской революции? Может ли взгляд Солженицына на эти события претендовать на некую степень универсализма и, соответственно, на роль одной из базовых ценностных ориентаций современного российского общества?
Весь этот круг проблем входит, в первую очередь, в прямое ведение исторической науки, а также политологии, социологии и других смежных областей, которые к настоящему времени ушли далеко вперед от своего уровня сорокалетней давности и обладают вполне достаточным арсеналом знаний, а также и соответствующей методологией для ответов на эти вопросы.
Одно из главных значений произошедшей в России в 1990-2000 гг. «архивной революции» в том, что она помимо принесенной, наконец, полноты сведений о репрессиях ярко оттеняет механизмы всякого рода измышлений на эту тему. Неоценим и прогресс, дарованный информационной эпохой: кроме массы новых источников, ставших доступными благодаря Интернету, современный читатель прекрасно владеет такими понятиями, как «PR», «симулякр» или «фейк», и может проецировать их без ущерба для истины на прошлые времена. Но и традиционные понятия-синонимы, такие как «непроверенная информация» или «недостоверные сведения и факты», никогда не выходили из обихода. Другое дело, что вечными остаются человеческие слабости, к числу которых относятся конформизм, кумиротворчество и кумиропочитание (часто похожее на обычное чинопочитание). Все это, увы, имеет самое непосредственное отношение к нашей теме.
