Обратившись к другим деталям ее внешности, Партлоу заметил, что у корней ее волос проступает натуральный темно-каштановый оттенок — стало быть, она окрасила волосы в блонд. Спереди выбеленные пряди были закручены в массивные тяжелые локоны, а на затылке были надежно закреплены черно-красными лакированными гребнями. Партлоу вдохнул аромат ее духов, которые пахли для него соблазнительным сладким мускусом и напоминали запах опаленных роз.
Никто из них не произнес ни слова в течение нескольких секунд. Наконец, он криво усмехнулся и сказал:
— На что ты смотришь?
— Слишком много хочешь знать, — ответила незнакомка безо всякого выражения. У нее был южный акцент, но звучал он вполне интеллигентно и, скорее, принадлежал владелице плантации, а не какой-нибудь захолустной Берте. Глаза ее чуть сузились, когда она увидела застежку для галстука в виде сложенных в молитве ладоней, белую рубашку плиссе и пиджак цвета ванильного крема. — А для кого ты так дорого разоделся?
— Для тебя, — ответил он, восстанавливая равновесие на этом скользком танцполе. — В самом деле, не слушать же мне лекцию о «правде жизни», будучи одетым, как бродяга. А тебе, что, не нравится?
Он применил к ней все свое обаяние, но на ее лице не дрогнул ни один мускул.
— Бродяга ты или нет — ты попадешь внутрь только за четвертак, как все, — она постучала по краю коробки для сигар указательным пальцем, полированный ноготь блеснул кроваво-красным.
Партлоу кивнул.
— Я из Шривпорта, остановился у Невинсов.
— Тебе повезло, — безразлично заметила женщина. — Но, где бы ты ни остановился, вход для всех платный, Золотко, — ее взгляд оторвался от него, потому что еще двое мужчин — по виду фермеры, разодетые в свои лучшие комбинезоны — только что вошли в Элкс-Лодж.
Она поторопила его:
— Выбирай: или входи, или уходи.
Внутри Джона Партлоу начала подниматься ярость. Он не привык к тому, чтобы его подгоняли — особенно какая-то там крашенная в блондинку тридцатилетняя домохозяйка, считающая себя неуязвимой. В другой раз он, скорее всего, пожал бы плечами, развернулся на каблуках и ушел, но это выступление заинтересовало его с профессиональной точки зрения. Он уронил четвертак в коробку и взял билет, который протянула эта наглая особа, после чего вошел в аудиторию и оставил ее сдержанно улыбаться деревенщинам.
Это был небольшой зал, рассчитанный примерно на пятьдесят человек. Места напоминали деревянные церковные скамьи, и все были обращены к сцене, ныне закрытой винно-красным занавесом. Стеклянные лампы на потолке освещали помещение слегка желтоватым светом. Прямо над сценой на стене висела чугунная голова огромного рогатого лося, почерневшая от времени. Завитки сигаретного дыма уже поднимались к крыше, их восхождение незначительно нарушал лишь один вентилятор, тщетно пытавшийся разогнать воздух. Джон Партлоу отметил, что фактически он был двадцать седьмым участником этого собрания униформ, галстуков-бабочек и табакерок — и это с учетом двух фермеров, которые зашли следом за ним. Получается семь долларов и двадцать пять центов, что было довольно-таки жалким уловом для любой аферы.
