Мы шли по прекрасному, очень старому парку. Было еще раннее утро, и народу в парке не было.
— Боишься?
— Да. Очень.
…А боялась я не на шутку. Я боялась, что он такой взрослый, такой понимающий, такой предупредительный. Я боялась его понимания и безукоризненности. Почему? Да потому, наверное, что все-таки это я любила его. В нашей общей любви львиная доля была моей. Он своими поступками хотел уверить меня в обратном, он слишком демонстрировал свою любовь. И эта его спешка с регистрацией — почему он так торопился, уж не боялся ли? Но за меня бояться было нечего — кому, как не ему, было знать, что я никуда не денусь! А он стоял у барьерчика, за которым сидела тетка, выдающая бланки, и умолял:
— Ах, нельзя ли поскорей? Ну, пожалуйста, пожалуйста, окрутите нас поскорей.
— Как это окрутите? — удивлялась тетка.
— Ну запишите, пропустите… Нам с этим стриженым нахалом просто необходимо быстрей…
Ах, как я боялась!.. Все эти дни в моей памяти слились в один день страха. После бессонной ночи я провожала его на работу и оставалась одна со своим страхом.
— Чего ты боишься? — говорила я себе. — Он тебя любит. Он говорит, что ты красивая. И вообще — разве в этом дело? Он говорит, что содрогается от ужаса, представив, что ты ему могла не встретиться. Так в чем же дело?
Страх не позволял мне остаться одной, я звонила всем, кому можно, по алфавиту. Потом шла на рынок, по магазинам, готовила обед. За час до его прихода я начинала ждать.
Я катастрофически не умела быть счастливой. Иногда я думала, что больше я не могу жить. Это у японцев, кажется, двое, если любят друг друга, одновременно кончают жизнь самоубийством? Я думала даже об этом, потому что чувствовала — его любовь идет на убыль. Я не боялась, что он на мне не женится, я боялась, что разлюбит.
— Не люби меня так сильно, я сам хочу тебя любить, — говорил он, и не один раз.
Я не могла не любить или хотя бы скрывать свою любовь. Я не понимала, что это эгоизм, что я не даю ему любить самому. Смешно, но мы ссорились даже из-за того, что я вставала к его уходу, чтоб разогреть завтрак.
— Во-первых, я могу и сам, а во-вторых — почему это тебе не хочется, чтоб я принес тебе кофе в постель?
Но как я могла иначе? Если любила каждую вещь, к которой он прикасался, каждый звук его имени, каждое слово, им сказанное?
Однажды днем меня позвали к телефону.
— С вами говорит Казимир Станиславович. Вам, конечно, слышать о таком не приходилось?
— Нет.
— Один ваш знакомый молодой человек как раз мой сын.
