— Не с того ты начал, — сказала я, и мне стало скучно.
Через два месяца он позвонил мне и сообщил, что женился. Он думал, что это меня расстроит. И напрасно. Я пожелала ему счастья… И не позавидовала его жене.
…А с Юлькой мы учились вместе. Никто и ничто — ни книги, ни фильмы, ни учителя, ни родители — не могли бы, при всем желании, заставить нас научить нас любить. Мы тогда верили только друг другу, мы сами сочиняли свою азбуку. Может, именно поэтому у меня потом ни с кем другим ни черта не получалось… Я говорила только на своем, очень трудном языке… Я была уверена, что этот язык единственно возможный…
После того как он сказал: «С этого нельзя начинать…», причем сказал он это сдаваясь, сразу стало легче.
Мы не разговаривали, а просто шли, взявшись за руки. Мы еще не знали, как следует нам теперь разговаривать в нашем новом, взрослом качестве. Еще долго никто не видел перемен ни в нем, ни во мне. Но мы-то знали, что так, как было, быть не может больше. А что впереди — не знали. И говорить все-таки нужно… Правду.
— Как хорошо, что ты позвонила мне, — сказал он.
Я не стала отпираться — теперь это было ни к чему.
— Я б умерла, если б не позвонила…
Я, конечно, не умерла бы. И все же я сказала правду.
— Я боялся идти к тебе…
— Поэтому позвал ребят?
— Да.
— Эх ты, трусишка!..
— Не трусишка. Но если б ты меня прогнала, я. Не знаю, что бы и было. Я ночами не спал из-за того… случая.
— Ты мог подумать, что я тебя прогоню?
— Сейчас… когда ты молчала… я так и думал.
— Не надо про это.
— Я только сейчас тебя полюбил, вот. Потому что ты меня не любила. Не люби меня сильно и все время, а то… Я сам хочу тебя любить. Когда ты ругаешься, я больше тебя люблю…
…Мы очнулись (очнулись — верное слово) только под утро. И увидели, что садик, в котором мы сидим, заметен снегом.
Первый снег в Ленинграде в тот год выпал четвертого ноября — я помню точно.
Теперь в нашей с Юлькой жизни появилось новое качество: мы. Не отдельно он, Юлька, который сам по себе, не отдельно я, а мы вместе.
И нам было трудно.
Казалось бы, совсем непонятно, почему же так трудно, ведь в общем-то — похожи. Похожи лицами, похожи стремлением к непохожести…
Я не хотела, чтоб Юлька был просто мальчик, как у всех. Мне нравилось, что он поляк. Ведь это только после встречи со мной ему пришло в голову, что он — поляк. Я, блистая эрудицией, сообщила ему, что поляки — гасконцы Севера.
Дорогу гвардейцам-гасконцам!
Мы дети одной стороны:
Лгуны, хвастуны и пропойцы,
