– Это значит, что через десять дней, когда я взгляну на это место, тебя здесь не будет. Не знаю, что буду делать тогда. Ты хотя бы окажешься где-то, где нет воспоминаний.
Он прижал меня к себе.
– Твой образ мыслей порой... Ты будешь в порядке.
– Возможно. А возможно, и нет. Мы потратили впустую столько дней, столько недель.
– Впустую? Не знаю. Может, нам просто требовалось время, чтобы разобраться в своих желаниях.
– Некоторые из нас нарочно усложняли все.
– Я?
Я кивнул.
– Ты прекрасно знаешь, что делал прошлой ночью.
Он улыбнулся.
– Я не знаю, что думать об этом.
– Я тоже не уверен. Но я рад, что мы это сделали.
– Ты будешь в порядке?
– Я буду в порядке. – Я запустил руку к нему в трусы. – Мне нравится быть здесь с тобой.
Таким образом я признавался, что тоже был счастлив здесь. Я попытался представить, что означало для него «счастлив здесь»: счастлив оказаться здесь после того, как рисовал это место в своем воображении; счастлив проводить за работой знойные утренние часы в раю; счастлив велосипедным поездкам к переводчице; счастлив ускользать в город по вечерам и возвращаться за полночь; счастлив с моими родителями и застольной барщиной; счастлив со своими приятелями по игре в покер и остальными друзьями, которыми обзавелся в городе, и о которых я ничего не знал? Может, однажды он расскажет мне. Интересно, какую роль играл я в суммарном объеме счастья?
Между тем, когда завтра рано утром мы пойдем плавать, возможно, меня снова захлестнет тошнотворное раскаяние. Я спрашивал себя, можно ли привыкнуть к нему? Или смятение однажды достигает такого уровня, что находишь способ выделить его в отдельное чувство с периодами облегчений и ремиссий? Или тот, кто вчера утром казался почти агрессором, становится еще более необходим, потому что защищает нас от нашего собственного ада – так что один и тот же человек служит источником страданий с наступлением дня и приносит облегчение ночью?
На следующее утро мы отправились плавать в шесть часов, и столь раннее время заряжало энергией нашу тренировку. Позже, пока он лежал на воде лицом вниз, раскинув руки, мне хотелось держать его, как делают инструкторы по плаванию, когда удерживают тебя на плаву, едва лишь касаясь пальцами. Почему я ощущал себя старше него в тот момент? Этим утром я хотел защищать его от всего: от камней, от медуз, кишевших вокруг в это время года, от зловещего хищного взгляда Анкизе, когда тот ковылял в сад, чтобы включить разбрызгиватели, и вечно выпалывал сорняки, куда бы ни повернулся, даже в дождь, даже разговаривая с тобой, даже грозясь уйти от нас – взгляда, который, казалось, выуживал на поверхность каждый секрет, который ты считал тщательно укрытым от его глаз.
