Но я не угадал.
– Ты достаточно умен, чтобы не понимать исключительность и уникальность того, что между вами было.
– Оливер это Оливер, – сказал я, как будто это объясняло все.
– Parce que c’était lui, parce que c’était moi,[42] – добавил отец, цитируя всеобъемлющее объяснение Монтеня его дружбы с Этьеном де ла Боэти.
Я же в свою очередь подумал о словах Эмили Бронте: Потому что он больше я, чем я сама.
– Оливер очень умен… – начал я. И снова фальшивой нотой вкралось предательское «но», повисшее невысказанным между нами. Что угодно, только бы уйти от этой темы.
– Умен? Я говорю не только об уме. То, что между вами было, не имеет отношения исключительно к интеллекту. У него добрая душа, и вам обоим повезло, что вы встретили друг друга, потому что у тебя тоже добрая душа.
Отец никогда не высказывался в таком ключе. Это обезоружило меня.
– Думаю, он намного добрее меня, папа.
– Я уверен, что он сказал бы то же самое о тебе, что делает честь вам обоим.
Он собирался потушить сигарету и, наклонившись к пепельнице, протянул руку и коснулся меня.
– Тебя ждет непростая пора, – начал он уже другим тоном, в котором слышалось: Нам не обязательно обсуждать это, но давай не будем делать вид, что не знаем, о чем идет речь.
Отвлеченная манера была единственным его способом говорить начистоту.
– Не бойся. Она наступит. По крайней мере, я так думаю. Когда ты меньше всего будешь готов. Природа умеет находить наше самое уязвимое место. Просто помни: я рядом. Сейчас, возможно, ты не хочешь ничего чувствовать. Возможно, ты всегда избегал чувств. И возможно, не захочешь говорить об этом со мной. Но не прячься от чувств.
Я смотрел на него. Сейчас я должен солгать и сказать, что он все неправильно понял. Я уже почти открыл рот.
– Послушай, – перебил он. – У вас возникла чудесная дружба. Может быть, больше, чем дружба. И я завидую тебе. На моем месте большинство родителей надеялись бы, что все скоро пройдет, или молились бы, чтобы их сыновья скорее повзрослели. Но я не такой родитель. Если есть боль, вынашивай ее, и если внутри у тебя полыхает пламя, не задувай его, не топчи. Расставание может стать пыткой, лишить сна. Видеть, как другие забывают нас раньше, чем мы к этому готовы – нестерпимо. Стараясь быстрее исцелиться, мы с корнем вырываем из себя все чувства и к тридцати годам остаемся ни с чем, и с каждым разом все меньше можем предложить кому-то другому. Но лишиться возможности чувствовать, избегая чувств – какая потеря!
