В какой-то момент он нагнулся над ней, стремясь рассмотреть что-то, привлекшее его внимание на обратной стороне. При этом Глаз стукнулся о то место, где, по идее, должен был быть замок.
Раздался мелодичный звон, и шкатулка открылась. Сделана она была великим мастером, ибо внутри не было ни капли воды. А на черном мягком бархате лежало Хрустальное Ухо. Оно было исполнено с таким искусством, что по форме напоминало человеческое, только раза в два больше.
Полюбовавшись им некоторое время, Янеш вновь закрыл шкатулку и убрал в мешок. Потом, поколебавшись, отвязал Глаз и аккуратно уложил его в другую шкатулку.
Солнце светило вовсю, и одежда на Янеше быстро высыхала. Что бы ускорить процесс Янеш разделся и развесил штаны, футболку и куртку на кустах.
— Интересно, — подумалось ему, — ложился спать в пижаме, а здесь нахожусь в джинсах и футболке.
Янеш вылил из кроссовок воду и тоже поставил их на солнышко.
Тихо катились мимо Шепчущие воды канала, светило солнышко, щебетали о чем-то своем местные птички, похожие на воробьев. Еле слышно шевелились листочки на деревьях. Все это напоминало Янешу летний отдых в домиках на турбазе. Там тоже было хорошо сидеть на берегу и смотреть на воду. И Янеш, глядя на воду, сверкающую в солнечных лучах, тихонько дремал. Рядом с ним так же дремали пушистые. И снился ему сон, что плывет он на лодке, лодочка покачивается, так все спокойно и вдруг становится совсем темно, как в подземелье и над головой свод совсем низко, и где-то там, в темноте есть ход, куда ему, Янешу и нужно. И вот идет Янеш по этому ходу и уже свет виден где-то там, вдалеке.
И вот добирается Янеш к этому свету. А свет льется откуда-то сверху и никак туда не добраться. Как будто со дна колодца смотришь. Неуютно стало Янешу, неуютно и холодно.
От этого холода и проснулся Янеш. Оказывается, солнце за тучку забежало и это его разбудило, ветерок подул, похолодало.
Одежда уже высохла, и спустя минуту мешок был уже на плечах, Мусьмочка — тоже и наша троица вошла в город.
Они успели пройти пару улочек и выйти на площадь прежде, чем на них обратили внимание. И не мудрено. На площади оркестр играл одну песню за другой. И чем бы не занимались жители этого города, они пели под его аккомпанемент. Пели и ткачи, и пекари, и сапожники. И даже старенький часовых дел мастер тоже напевал, задерживая иногда дыхание, что бы не сдуть какую-нибудь мелкую детальку. Пел весь город. Они пели не по принуждению и не под страхом наказания, нет. Они пели в свое удовольствие, хотя могли бы и не петь. Просто петь им очень нравилось. И получалось у них слаженно и красиво.
