Мои коты – и в прошлом, и в настоящем – по-разному реагировали на визит к ветеринару. Осмотры Пабло сопровождались ужасным воинственным криком, который начинался в тот момент, когда я заводил машину, и продолжался до его выгрузки на смотровой стол. Видимо, это действие испуганный кот воспринимал как сигнал, что его все-таки вернут в дикий беспощадный мир, откуда только что изъяли. Полной противоположностью был Ральф. Тот всячески показывал, что выше этой суеты, и подбадривал себя тем, что на глазах ветеринара съедал один из своих струпьев и портил воздух с такой интенсивностью, что в школе бы мы сказали: «тихо, но лихо». Бутси видел в поездке в клинику возможность дать незнакомцам восхититься собой. Джанет терпел мероприятие стоически, а Медведь строил темные планы и время от времени оповещал о своем экзистенциональном состоянии мяуканьем, больше напоминавшим сломанную пожарную сирену. Шипли же всю дорогу ругался и намекал: будь у него хоть малейший шанс, он выскочит из переноски и одним ударом лапы расправится со всякими там сидящими в приемной джек-расселами, ротвейлерами и огромными лопоухими кроликами.
Но теперь все было иначе. С момента, когда я уложил его в корзинку, и до того, как начался осмотр, Шипли ни разу меня не обругал, и это свидетельствовало о том, насколько плохо он себя чувствует. Меня поразило, насколько кот стал легче за те два дня, что не ел. Джордж, похоже, по-прежнему недоумевал, чем вызвано его недомогание, но сделал укол сильного антибиотика.
– Дадим ему возможность побороться. Лекарство подействует не сразу. Советую вам пройтись, отвлечься, а когда вернетесь, оцените его состояние и, если улучшения не будет, позвоните.
Как мне было сказано, я положил кота на кровать, рядом поставил мисочку с кусочками индюшатины и, покинув дом, отправился на просторы Норфолка, дававшие мне утешение во время тревог. Гуляя, вспоминал, какие гадости говорил знакомым о Шипли. Например, на прошлой неделе, когда Катя спросила меня о нем, ответил, что он «бандит с крокодильей рожей». Во время кормления я клал ему еду последнему. И хотя это была необходимая мера – слишком быстро и жадно Шипли поедал корм, – мне стало стыдно. Разве я когда-нибудь угощал его, как Медведя, вкусными кусочками индюшатины, пока другие коты спали? Всего несколько раз, но разве это достаточно? Шипли был требователен и всегда рядом, поэтому считалось, что ему хватает внимания. А он в отличие от Ральфа и Медведя мечтал стать моим единственным котом. Более того, наскакивал на Медведя, потому что слышал, как я о нем говорил: Медведь такой интеллектуальный, благородный, особенный. И чувствовал себя одиноким и забытым. Общаясь с Шипли, я видел в нем много хорошего, но, возможно, недостаточно. Он оставался тем же котенком, который в 2001 году, устроившись на кровати, страстно желал оказаться в гуще событий и размышлял, как бы опередить более симпатичных и умных котов.
