— Куда? — едва шевельнула пересохшими губами Млау.
— В степь, куда ж еще… к Святому кургану, — поспешила добавить колдунья и поднялась с нар. — Просо потолчешь завтра, провеешь и занесешь мне вместе с индюком. А сыр давай сюда, я его сама отнесу.
— Сейчас, — Млау захлопотала вокруг уходящей гостьи. «В голове мозги должны быть, а круглой и тыква бывает», — самодовольно усмехнулась старая ведьма, прикидывая на ходу, какую еще выгоду можно извлечь из этой любовной истории. Не зайти ли по пути к Андиевым?
* * *
Хороша моздокская степь майским днем, когда она, молодая и цветущая, улыбается сияющему в миллиард свечей солнцу, вслушиваясь в поднебесные трели жаворонков. Но хороша она и майской ночью, осиянная лунным светом и погруженная в дрему монотонным турчанием сверчков и кузнечиков. Таинственная даль, растворяющаяся в голубом сумраке! Благоухающий воздух, впитавший в себя за день запахи цветов и трав! Чудный свет, льющийся на землю сквозь звездное решето неба и превращающий буераки в сказочных драконов, а кусты татарника — в колдунов.
«О ангел мужчин! не дай меня в обиду злым духам», — шептала Млау, путаясь чувяками в траве и стараясь не глядеть по сторонам, чтобы не увидеть кого–нибудь страшного. Хотя самое страшное — там, впереди, возле Святого кургана, лежащего посреди степи огромным уалибахом. Там — чужой мужчина, к которому она бежит в ночи, как самая последняя потаскушка. Боже великий! Сделай так, чтобы его там не оказалось.
Чем ближе к кургану, тем тяжелее становятся ноги. Нет, нельзя ей туда, ведь она замужняя женщина. Разве она совсем потеряла стыд? Разве она хочет опозорить своего мужа? И как ее до сих пор не поразил голубой стрелой святой Уацилла? «Прости меня, господи!» — Млау остановилась, с мольбой взглянула на сияющее светило, затем, словно спохватившись, побежала назад, к хутору. Слава богу, никого не видно на его улицах. Беглянка вскочила в свой хадзар и, упав лицом на нары, затряслась в беззвучных рыданиях.
Выплакавшись, поднялась, вышла в сенцы, чтобы запереть на засов дверь, и отшатнулась в страхе: на пороге в свете луны стоял Микал, высокий, широкоплечий, в серой черкеске, подпоясанной наборным поясом с большим чеченским кинжалом в серебряных ножнах.
— Родинка моя [8]! — шепнул он, протягивая к ней руки.
Млау задрожала всем телом, поднесла ко рту ладони, чтобы не вскрикнуть.
— Ты сейчас, мой бог, смилуйся же надо мной! — прошептала она ответно сквозь пальцы и уронила голову на блестящие газыри. Микал обнял любимую, отыскал губами под трепетными пальцами ее горячие губы. Потом подхватил ее на руки и понес в хадзар. «Усы у него пахнут табаком и руки такие горячие!» — улыбнулась она в темноте, обнимая упругую шею.
