Но Денис только пошевелил губами и отвернулся в сторону.
— Можно я скажу? — поднял клешнятую ручищу Говорухин.
— Давай, — кивнул головой председатель, — а то я уже заморился рог держать.
— «Трудовой казак», — выпалил одним духом Говорухин.
— Лучше «Терский казак», — поправил Говорухина Зыкин, перебирая газыри на своей черкеске.
=— А можа, «Терская казачка»? — раздался насмешливый женский голос, и Казбек узнал в его владелице «требушатницу»„ одну из тех казачек, что затеяли между собой скандал утром.
— Тю на нее! — крикнул кто–то из мужчин. — Энто из каких же соображеньев?
— А с таких, — подбоченилась казачка, — что ваш брат мужчина в коммуне кто бригадир, кто зоотехник, кто учетчик, кто просто молодчик, а наша сестра и за плугом, и с тяпкой, и с дитем на руках.
— Не в бровь, а в самый глаз заехала!
— Терской… ха–ха! казачкой, грит, назовем, ешь тебя еж. Ой, умру… Спросють меня добрые люди к предмету: «Ты откудова, земляк?» А я им: С «Терской казачки», родимые. Гы–ы…
Костер, казалось, тоже смеялся вместе с людьми. Он весело трещал горящим хворостом и беспрерывно сыпал в темное небо искрами. Не они ли, эти искры, становятся там, в беспредельной вышине, звездами? Казбек искоса взглянул на сидящую среди подруг Дорьку: она тоже провожает задумчивым взором порхающие над костром оранжевые светляки.
— А как ты, Дорька, хотела бы назвать нашу коммуну? — услышал Казбек сквозь гам голос председателя.
Дорька улыбнулась, поправила выбившиеся из–под платка волосы. Оборвав смех, все уставились на нее.
— «Терек», — сказала Дорька просто.
И Казбеку стало ясно, что лучшего названия вряд ли придумать сегодня.
— Так выпьем же за коммуну «Терек»! — закончил наконец свой затянувшийся тост председатель и опустошил коровий рог под аплодисменты коммунаров.
Весело было в тот майский теплый вечер возле коммунарского общежития. Далеко окрест по терской пойме разносились старинные казачьи песнй и молодецкие выкрики, сопровождающие лихую «наурскую» под игру на гармонике Дорькиной подружки Веруньки Решетовой. Завтра в поле с граблями да тяпками, а сегодня — веселись, коль причина выпала. Утихомирились далеко за полночь, когда и сыч–то, устав от собственного уханья, задремал на своем осокоре, а красная от возмущения луна выглянула из–за терского взгорья и покачала круглой, как у поварихи, головой: «И чего расшумелись, полуночники?»
— Прости, Звезда, пора мне спать,
но жаль расстаться мне с тобою,
— несся ей навстречу слаженный хор мужских и женских голосов. Но вот и он умолкнул. Вслед за костром, который раз–другой вспыхнув прощальным пламенем, зачадил дотлевающими в темноте головешками, коммунары отправились в общежитие спать: мужчины на нижние нары, женщины и дети — на верхние.
