Наконец, я уехала сама в Японию. Но когда я напала на его след и узнала, что он только что был в Нагасаки, — он укатил в Шанхай. Я бросилась сюда и, наконец, настигла его. Его удивлению не было границ: даже он был поражен моей неистощимой двадцатилетней энергией.
На все вопросы о сыне он отвечал отговорками. Я снова была в его власти и он делал со мной, что хотел. Вы должны понять драму матери!
Он был противен мне, но я принуждена была уступить ему и снова принадлежала ему — всякий раз, когда он этого хотел и вызывал мена к себе домой. Я пережила миллион унижений, уколов самолюбию, самое презрительное и ужасное отношение к себе.
И я должна была еще снабжать его деньгами, так как он всякий раз говорит, что это нужно для нашего сына. Я шла на все, только бы узнать что-либо о нем.
Лямин заставлял меня бывать с ним в кабаре, в кабаках, кутить с ним, пить… я шла на все… я умоляла его только сказать, где мой сын.
В одно из таких посещений „Рамоны“ я услышала грустную повесть Иры. Волна жалости к ней и новой гадливости к Лямину заставили меня решиться на последнее объяснение с Ляминым. В день убийства я вызвала его в „Ди- Ди“. Сидя в этом кафе, мы долго говорили с ним, но ни до чего не договорились. У меня не было намерения убивать его — клянусь вам. Я вспоминаю свои мысли тогда… перед этим свиданием. У меня не было мысли об убийстве. Я имею револьвер, но я не взяла его с собой. У меня была трость со стилетом — подарок одного поклонника в Каире. Это был острый, тонкий клинок отличной стали, спрятанный в обыкновенную трость. Я взяла эту трость бессознательно, так как часто ее брала во время прогулок. Я не могла предвидеть, как будет вести себя это животное. В „Ди-Ди“ он вел себя прилично и щадил меня. Иначе… убийство могло бы произойти и в этом кафе. В „Ди-Ди“ всегда много народа, но это, конечно, не могло бы остановить меня. Конечно, я была в состоянии аффекта, когда нанесла смертельный удар. Ну вот, Лямин предложил мне прокатиться или пройтись. Мы вышли из „Ди-Ди“, сели в машину. Покатались, потом вышли из авто где-то около Робинзон-род и направились в Джессфильд-парк. По дороге я в сотый раз умоляла его сказать, что с моим сыном.
Он смеялся и говорил, что у него есть ко мне другое дело. Он давно уже восторженно отзывался о вас, Андре, и я нахожу, что это было единственной его светлой чертой.
Но и здесь он не мог не сделать гадости. Мы гуляли по аллеям парка, когда он сказал мне с пошленькой улыбочкой:
