— Быховский не появился? — опросил он, пожирая глазами глядящую на него с недоумением сестру милосердия.
— Нет еще, — ответила Сона, чувствуя, что краснеет от догадки об истинной причине возвращения пристава.
— Гм... — пристав потоптался на месте. — Что я хотел еще спросить... У вас когда кончается дежурство?
— В полночь, а что?
— Так, ничего... Если позволите, я провожу вас домой. В городе неспокойно. А ночью, сами понимаете...
— Спасибо, я не боюсь ходить одна в ночное время, — ответила Сона и вновь склонилась над столом.
— Прошу прощения, — пристав на этот раз сильнее хлопнул дверью.
«Лупоглазый ишак, надоел» — сказала Сона про себя, однако чувствовала, что самолюбию ее льстит внимание этого солидного мужчины. Не выдержала, подошла к зеркалу. Оттуда улыбнулось ей обрамленное косынкой худощавое, тронутое весенним загаром лицо с прямым тонким носом и длинными ресницами вокруг лукаво прищуренных карих глаз.
В дверь вновь постучали. Ну, уж это слишком! Кто дал право этому человеку так бессовестно навязываться к ней со своей любовью. Ведь она не какая–нибудь капхай [10]. Сона решительно направилась к двери.
— Ну что вам еще нужно?! — рванула на себя дверную ручку и... обомлела: за поротом стоял большой, улыбающийся Степан. В грязной, пропахшей табаком стеганке. В рваном, засаленном картузе.
— Наш мужчина... — произнесла Сона упавшим голосом и уронила на грудь мужа закружившуюся от счастья голову.
* * *
Степану не дали отдохнуть с дороги. Первым взял над ним шефство хозяин квартиры Егор Завалихин. Он вышел на стук в залатанной ситцевой рубахе и опорке на босой ноге — другой ноги у него не было, вместо нее торчала под согнутым коленом неуклюжая, наспех оструганная деревяшка.
— Вот так хрен с редькой! — вскричал он обрадованно, увидев в проеме калитки своего квартиранта. — Мы думали, к нам бабушка Ненила, а это... Настя! — обернулся он к веранде, — ты погляди, кто к нам припожаловал!
— Ой, мать моя, святая богородица! — отозвался из глубины дома болезненный женский голос.
А Егор уже тискал в объятиях дорогого гостя, крича но обыкновению на всю Форштадтскую улицу:
— Ах, еж тебя заешь! Сколько радости от подобной гадости! Да заходи же, заходи, чего стоишь как не родной... Настя! У нас закусить чего–нибудь найдется?
— Нету, Егорушка, — донеслось из дома.
— А выпить?
— Откуда же...
— Ну не беда, — потер ладонью об ладонь Завалихин. — Можно к Макарихе послать. Эй, Федька!
— Убег твой Федька на революцию.
