Вначале мальчишки играли на Священном кургане, потом перебрались на Куру, где повстречались со сверстниками из армянского села Эдиссии и в непродолжительном, но жарком бою с ними выяснили, что последние имеют такие же права на эту мелкую степную речушку, как и джикаевцы, о чем красноречиво свидетельствовал синяк под глазом у Басила Татарова, полученный им от противной стороны при решении этого спорного вопроса. Одним словом, когда Казбек, пытаясь оставаться незамеченным, перелезал через каргиновский плетень, солнце уже так низко висело над землей, что живущим у горизонта людям, по всей видимости, нужно было нагибаться, чтобы при ходьбе не задевать за него головами.
О, лучше бы ему вовсе не родиться под этим солнцем, ибо то, что он увидел во дворе, показалось страшнее самой смерти: по всему свободному от сельскохозяйственного инвентаря пространству, разбившись парами, стояли коровы, каждая со своим теленком, и предавались родительской любви и ласке. Они тщательно вылизывали дрожащих от слабости и нетерпения детенышей, а те поддавали им в пах крутыми лбами и счастливо вертели упругими хвостиками.
— Уй, шайтан! — вскричал обеспамятевший от страха работник и, схватив хворостину, бросился загонять коров на баз через разобранную кем–то загородку. Это оказалось нелегким делом. Пока он отделял одну корову от присосавшегося к ней теленка, другая снова сходилась со своим малышом, движимая могучим материнским инстинктом.
— Чтоб вам никогда молоком не напиться! — Казбек хватал теленка за шею, оттаскивал прочь от матери. Та возмущенно трясла рогатой головой и тревожно мычала. И так — без конца, без передышки. До хрипоты в голосе. До одури.
Солнце, сплющившись о землю под собственной тяжестью, лопнуло и растеклось по степи золотой лужей, в бирюзовом небе заискрились первые звезды, а во дворе Каргиновых все еще слышался топот коровьих копыт и надорванный мальчишеский голос:
— Чтоб вас привязали к шесту кзабах!
Но вот к мальчишескому голосу присоединился мужской голос, и тотчас в темнеющее небо взвился полный ужаса вопль:
— Ой, не надо, я больше не буду!
От этого вопля вздрогнула в небесной синеве звездочка и заморгала испуганно, а в конюшне ударил копытом Ястреб и вздохнул на весь хутор:
— Иох-хо-хо-хо!
Затем снова раздался мужской, наполненный бешенством голос:
— Голодный сын голодной собаки, раскололась бы твоя голова на куски, почему так плохо смотрел за телятами?
В стороне послышалось злорадное хихиканье:
