Вокруг «Арбалета» торчали веревочные заграждения с надписью «Не входить». Раньше, вплоть до инцидента в Сунан боевая машина хранилась в дальнем углу ангара в закрытом контейнере, и Соске даже не подозревал, что внутри прячется экспериментальный бронеробот.
Переступив через веревку с табличкой «Не входить», Соске вялым шагом подошел к «Арбалету» и провел рукой по холодному металлу. Белоснежная гладкая броня казалась немного шероховатой на ощупь. Странно, его пальцы скользнули по поверхности почти нежно, хотя никакой привязанности к этой бездушной машине Соске не испытывал.
Наступив сперва на колено ступохода, потом на выступы брони, Соске проворно взобрался вверх по корпусу бронеробота, и, открыв люк, скользнул в тесный пилотский кокпит.
Используя резервные аккумуляторы, он запустил систему управления. Дисплеи засветились призрачным светом. Засунув руку в напоминающую громадную латную перчатку контроллер, и, водя виртуальным пальцем по экрану, Соске переключил несколько режимов.
«Выбор основного режима управления» — «Тренировочный».
«Ветроника» — отключена.
«Внешние датчики» — отключены.
«Экран параметров настройки». «Главное меню».
«Искусственный интеллект» — выбор.
«Экран параметров настройки искусственного интеллекта».
«Тренировочный режим» — выбор.
«Экран настройки параметров тренировочного режима».
«Прочие настройки» — выбор.
«Экран настройки прочих параметров».
«Режим “Разговорный/свободный”» — выбор.
Исполнено.
Он нажал пальцем левой руки виртуальную кнопку включения голосового коммуникационного интерфейса.
— Ал.
Глубокий мужской голос ответил с едва заметной задержкой:
— Проверка. Личность сержанта Сагары подтверждена… слушаю вас, сержант.
Тишина.
Искусственный интеллект, «Ал», по своей природе был неспособен говорить больше, чем необходимо. Если бы Соске ничего не сказал, молчание затянулось бы до конца времен. Но он сам не знал, о чем хотел бы спросить. Не понимал, для чего он вообще забрался в кабину.
Нет, он не думал, конечно, что разговор с бездушным искусственным интеллектом боевой машины сможет развеять его подсознательную неприязнь. Но просто сидеть в комнате отдыха, где собирались свободные пилоты, сейчас было невозможно. Болтать с Курцем или другими не хотелось. Может быть, написать письмо Канаме? Но о чем писать? Оправдываться? Просить прощения? Он не мог придумать.
Куда бы он ни пошел, его грызли тоска и раскаяние. Может быть, отважившись прийти сюда, в то место, где он чувствовал себя хуже всего — в эту тесную кабину — он просто хотел заглушить чувство беспомощности простой и понятной болью?
