Странное чувство настигло меня — головокружение и покалывание в затылке. — Не сейчас, — пробормотал я. Это было не время, чтобы впасть в видение. Но ничего не пришло. Только нерешительно чувство, словно невидимые пчелы пробирались по комнате, ожидая шанса укусить.
Коренастая барменша в грязном фартуке, над сильно залатанным платьем принесла две тарелки с тушеным мясом.
— С дополнительным перцем, как ты любишь, — сказала она Каю. — Тебе нужно что-нибудь еще, дорогой? Что угодно?
Кай усмехнулся. — Не сейчас, спасибо, Инге. — Он подмигнул ей, заставляя ее щеки покраснеть. Я задалась вопросом, знает ли она, что он Огнекровный. И будет ли это важно для нее, учитывая силу этого румянца.
— Темпезианская еда настолько безвкусная, — пробормотал Кай, когда она ушла, тыкая ложкой в тушеное мясо.
Мой рот был слишком полон, чтобы ответить. Горячая еда была долгожданной, после твердого сыра, сухого мяса и черствого хлеба, которые я ела в течение последних трех дней.
Краем глаза я поймала мужчину за маленьким столиком, уставившегося на меня. Но когда я подняла голову, чтобы встретить его взгляд, он вообще не смотрел на меня. Затем слева я увидела головы, повернутые ко мне от угла барной стойки. Но когда я повернулась к ним, они сгорбились над их кружками или болтали с барменшей.
Когда я повернулась назад к Каю, увидела, что он держал нож, зубчатое лезвие указывало на меня. Я отшатнулась назад.
Но затем я моргнула, и это оказался не нож. Это была ложка, застывшая на полпути к губам. Одна из его бровей поднялась в вопросе. — Что-то не так?
Гудение в глубине моего разума поднялось до рева. К нему присоединился темный, жгучий смех, который я знала.
Нет-нет-нет-нет-нет.
— Мы должны уйти отсюда, — сказала я. Или я попыталась, но мой язык не слушался меня, мышцы были слишком тугие.
— Что? — Спросил Кай. — Что ты сказала?
— Истинный сосуд, — сказал резонирующий, подобный звону колоколов голос, который когда-то отзывался эхом с трона. Теперь он стал больше, сильнее. Но также и утешительнее. Более управляемым. Более убедительно, он подбивался мягкими словами, которые я жаждала услышать.
— Ах, как тебе больно внутри, — пробормотал он. — Боль. Одиночество. Печаль. Разрывают тебя на части. Так не нужно. Так неправильно для тебя. Для нас.
Я покачала головой, дыша шатко. Мысли Минакса коснулись меня, взволновав всю мою печаль и потерю, выталкивая их. Заменяя их пьянящим облегчением. Когда я снова взглянула на людей в баре, они все смотрели на меня.
