* * *
Первый я исключаю, ограничив поле исследования. Я свел его к региону, где и были сделаны процитированные мною высказывания: к Франции, и еще уже — к Северной Франции, чьи политические, социальные, культурные очертания очень долго оставались весьма отличными от тех, что были присущи областям к югу от Пуату, Берри и Бургундии. Мне действительно кажется, что с точки зрения метода следует вести наблюдения над идеологическими системами (особенно если пытаешься датировать происходившие в них изменения) в рамках однородного культурного и социального образования. И я не буду стремиться выходить за рамки этого пространства. Оно может показаться тесным. Отметим, однако, что у него есть немалые преимущества: это область, породившая на редкость богатую литературу, и в ней берет начало франкская монархия. А тот тип, тот способ делить людей на разряды и определять собственный разряд, чью начальную историю я избрал предметом своего исследования, открывается нам прежде всего через литературу; с другой стороны, он тесно связан с представлением о верховной власти.
Остается собственно историческая проблема, проблема хронологии. В очерченном таким образом пространстве я попытался собрать и датировать все свидетельства об идеологии, основанной на социальной трифункциональности. Письменные свидетельства. Наш единственный материал. И довольно ущербный. Как только выходишь за пределы настоящего, обнаруживается, что огромная часть написанного безвозвратно утрачена; а то, что осталось, принадлежит почти исключительно к письму торжественному. Официальному. Историк всегда вопрошает лишь обломки, и эти немногочисленные останки почти все относятся к памятникам, созданным властью; всякая непосредственность жизни ускользает от историка, а вместе с ней все народное; до него доносятся только голоса людей, державших в своих руках аппарат того, что Луазо называет Государством. И поскольку речь идет о хронологии, не забудем, что те немногие даты, которые можно (порой с большим трудом) установить, всегда отмечают явные случаи, тот момент, когда некое мыслительное представление достигает самых высоких уровней письменного выражения, а главное, что те явные случаи, чьи следы случайно сохранились, не всегда самые древние. Как видим, полоса неопределенности очень широка.
По крайней мере, для начала я могу опираться на один факт, который представляется вполне достоверным: в Северной Франции ни один текст не запечатлел трифункциональную картину общества раньше тех, что донесли до нас утверждения Адальберона Ланского и Герарда Камбрейского. Сомнений нет: искали очень тщательно, сам Жорж Дюмезиль, после него Жан Батани, Жак Ле Гофф, Клод Карози и другие. Напрасно. Толстая пачка документов — причем теоретического толка, — оставленная Каролингским возрождением, не дала ничего. Похоже, две латинские фразы, которые я только что цитировал, прозвучали в тишине. Во всяком случае, с них в этом маленьком уголке мира начинается история трифункцнонального представления об обществе. Но если дата первоначального утверждения установлена, то хронологию восприятия, поддержки, распространения этой модели еще надо выстроить. Все, что сказано о трифункциональности применительно к средневековому обществу, неточно. Послушаем, к примеру, Марка Блока: «Теория, весьма распространенная в то время, представляла человеческое сообщество разделенным на три сословия»
