Иногда для описания того мира, в котором они жили, некоторые из них даже употребляли новое слово, Romania. Самосознание такого рода не было ни новым, ни неестественным, хотя иногда оно производит на историков именно такое впечатление. Но интерпретировать его непросто. Авторы сочинений, на которые мы опираемся, писали о том, что любили и ненавидели в накаленной атмосфере кризиса. Ожидать от них беспристрастности мы не вправе, да и не находим ее. Напротив, мы встречаемся с искажениями, распространявшимися, не в последнюю очередь, из-под пера по-настоящему великих людей, которыми ни в коем случае не был обделен четвертый век. Таким образом, на первый взгляд, существует два Рима: один, обветшавший материальный Рим, разложение которого завораживает воображение историка экономики; и другой — Рим умопостигаемый, который со всей живостью встает перед нами из строк памятников письменности. Задача историка заключается в том, чтобы удержать перед своим мысленным взором оба эти Рима и увидеть, что они суть одно.
По мере обострения физической угрозы римляне с растущей озабоченностью размышляли о своем культурном наследии. Оно было сложным и многосторонним. В него входил пласт религии — культ языческих богов, в условиях которого развивался древний мир; литературы набор классических произведений поэзии и прозы, от которых к нашему времени протянулись отдельные нити; и, наконец, пласт права, и об этом последнем необходимо сказать несколько больше, какой бы сложной ни была эта тема.
Юриспруденция была краеугольным камнем римского искусства управления. Оно ревностно оберегалось и адаптировалось как при республике, так и при Империи, примерно так же, как наше обычное право. Его толкователями были не узкие специалистызаконники, а образованные аристократы, которые никогда не упускали из виду истинной цели закона. Поэтому наиболее одаренные люди четвертого века считали право и науку о нем своим бесценным наследием. По выражению Гиббона, это был «общественный разум римлян». Задача сохранения этого наследия и даже сам технический процесс закрепления традиции в письменной форме неизбежно таили в себе опасность закоснения. Как и само общество, юриспруденция, подобно горной реке, проходящей через теснину, обуславливалась очертаниями своего русла. И все же на этом конечном этапе классическая юриспруденция не была чем-то, уцелевшим лишь случайно. Как и во все времена, она оставалась живым искусством. Тот самый век, который произвел на свет предшественника великих сводов законов Феодосия II и Юстиниана
