— Понимаю. И что вы делали, отправившись наверх?
— Я пошел в фотолабораторию, чтобы проверить сохнущие там снимки. Я находился там минут 12—15, когда туда пришел Гордон.
— Ах, так значит, ваш брат был наверху после того, как вы расстались у лестницы?
— Да. — Сирил поднял брови с выражением легкого удивления. — Конечно, был. Он посмотрел снимки, и мы еще с минуту говорили с ним о том, что он хочет взять с собой комплект снимков Atropos в Америку, а потом он вышел.
— Пошел он в свою спальню или вниз в кабинет?
— Полагаю, что скорее вниз. Он ведь не прерывал работы. Перед его уходом я сказал, что закончу около трех и, вероятно, вздремну. Поскольку мой будильник очень громкий, в отличие от будильника Рютта, я попросил брата, чтобы он разбудил меня в половине шестого. Хотелось спокойно поспать часа два, так как я знал, что день будет очень насыщенным, вплоть до самого вечера — до отъезда Гордона в аэропорт.
— А в котором, примерно, часу ваш брат был у вас в фотолаборатории?
— Я могу вам сказать это довольно точно, — спокойно ответил Сирил. — Когда мы разговаривали о бюджете, я взглянул на часы и помню, что тогда было ровно два часа двадцать пять минут.
— Большое спасибо. А что было потом?
— Я работал еще минут двадцать — разложил снимки, с которыми надо было спуститься в шесть, сосчитал их, проверил, все ли отпечатки вышли качественно, и сложил с другими — часть снимков у меня уже были приготовлены раньше. Потом пошел к себе в спальню, разделся, умылся и сразу уснул.
— И который тогда был час, приблизительно?
— Прежде чем потушить свет, я снова взглянул на часы, и кажется, тогда было без пяти три. или пять минут четвертого. Сейчас уже точно не могу вспомнить. Я ведь был уже совсем сонный и не знал, что это когда- нибудь может иметь какое-то значение. А разбудил меня Рютт. Разумеется, сам я не проснулся раньше, и Гордон тоже не пришел меня будить, потому что, как оказалось, был уже мертв.
Он говорил все это спокойным тоном, модулируя голос и не пытаясь создать впечатление человека, подавленного внезапной, невосполнимой утратой.
Алекс глубоко вздохнул и быстро произнес, как бы не задумываясь о том, что говорит:
— Прошу меня извинить, но вы не выглядите, как человек, потрясенный смертью родного брата.
Сирил Бедфорд вынул изо рта трубку, которую как раз туда вложил, и некоторое время смотрел на Алекса молча. Потом, наконец, сказал:
— Бывали минуты, когда я ненавидел его больше, чем кого бы то ни было на свете. Думаю, мы никогда не любили друг друга, даже когда я был ребенком, а он подростком.
