— Не могли бы вы прилететь в Москву? Нам бы хотелось обговорить условия контракта.
Я никогда не считал себя профессиональным писателем. Профессиональными писателями были Пушкин, Достоевский, Толстой, Иван Шмелев, Шолохов. Даже генерал Петр Краснов, несмотря на свою громкую военную карьеру, был профессиональным писателем. Один его роман «От двуглавого орла к красному знамени» стоит литературного труда всей жизни многих нынешних, да и не только нынешних писателей вместе взятых. Для меня литературное занятие — любимое увлечение. Оно никогда не давало средств для существования, поэтому я не отношусь к нему, как к профессии. Но увидеть напечатанными свою повесть или даже рассказ всегда приятно.
Через два дня я уже сидел в кабинете Василия Федоровича и он угощал меня своим знаменитым кофе.
— Вы знаете, Ваня, — он обратился ко мне по-отечески ласково, — я с удовольствием прочел вашу рукопись. Детективы в глянцевых обложках уже приелись читателю, ему надо что-то из реальной жизни. Поэтому мы решили издать вашу повесть. Но мне кажется, кое над чем вам еще надо поработать. Вы с этим справитесь.
Василий Федорович начал делать конкретные замечания. Их было так много, что я не мог понять: что же ему понравилось в моей повести? Он, очевидно, уловил растерянность на моем лице, поэтому сказал:
— Это вам только кажется, что работы очень много. Подумайте. Какие-то из замечаний примете, какие-то нет. Вещь, в общем-то, готовая. Я просто хочу, чтобы она была еще лучше. Контракт на издание мы можем заключить сегодня.
Я забрал рукопись и поехал к Гене. Он лежал на диване, закрытый до подбородка клетчатым пледом, с приступом остеохондроза.
— Помоги мне подняться, — попросил он, тяжело опираясь на локоть и пытаясь оторвать от дивана массивное тело. Я подал ему руку и потянул на себя. Он свесил ноги на пол, сел.
— Чайку не выпьешь? — спросил он, глядя на меня исподлобья.
— Честно говоря, не хочется, — сказал я. Мне показалось, что чай не для серьезного разговора.
— Тогда сходи на кухню и достань из холодильника водку. Там же в банке грузди и где-то рядом ветчина. Рюмки в серванте.
Гена тяжело нагнулся и подтянул к дивану стоявший недалеко журнальный столик. Я принес то, что он просил. Мы налили по рюмке, выпили. Гена поддел вилкой груздь, похрустел им и попросил:
— Налей еще, кажется, спина проходить стала.
Мы выпили снова.
— Василия Федоровича я знаю давно, — сказал Гена, покручивая за тонкую ножку рюмку. — У него точный вкус. С дерьмом он возиться не будет. Если сказал, что надо делать, значит делай. На кухне у меня хороший стол. Он с утра до вечера свободен. Машинка в книжном шкафу.
