— Как ты себя чувствуешь? — спросил я, прижимая ее к себе.
— Я не могу надышаться здешним воздухом. Он на Байкале особенный, правда?
— Я заметил, что не могу без тебя даже минуты, — сказал я.
— Я тоже по тебе соскучилась, — Маша чмокнула меня в щеку. Помолчала и добавила: — И по маме тоже…
Я поднялся с крыльца и потянул ее за руку. Она провела меня в большой чулан, где стоял деревянный топчан, застеленный медвежьей шкурой. Маша сказала, что это ее любимое место. Когда она была девчонкой, часто спала на этом топчане. Она подождала, пока я улягусь, поцеловала меня и пошла в дом.
Проснулся я от яркого света, бьющего в глаза. Было такое впечатление, что кто-то направлял на меня солнечного зайчика. Яркий луч, скользнув по лицу, перескакивал на стену, исчезал совсем, потом снова падал мне на лицо. Я подумал, что таким способом меня пытается разбудить Маша. Решив разоблачить ее, я подождал, пока луч исчезнет, встал с топчана, на цыпочках сделал два быстрых шага к окну, выглянул наружу. За окном никого не было. В пятидесяти метрах от дома играл мускулами уходящий за горизонт Байкал. Небольшие пологие волны бугрили его поверхность. Солнце отражалось от них и посылало зайчики в чулан. Байкал хотел, чтобы я проснулся.
Я оделся, вышел в сени, открыл наружную дверь. Далеко от берега то поднимаясь на волне, то скрываясь за ней чернела лодка, в которой сидел человек. По всей видимости, рыбак. Солнце освещало его четкий темный силуэт на светлой воде. Трава на поляне перед домом блестела от росы. От нее тянуло сырой прохладой. Утро было чистым и по-осеннему свежим.
Я прошел в избу. Нина Ивановна суетилась у печки, хозяина в доме не было.
— Умывайся и садись к столу, — сказала она. — Я вам пирогов с грибами напекла. Сам-то в море ушел сети проверять.
Я понял, что морем она называла Байкал.
— А Маша еще спит? — спросил я.
— Давно уже проснулась, — ответила Нина Ивановна. — Нежится в постели.
Я взял зубную щетку и полотенце и пошел умываться к Байкалу. С воды донеслось тарахтенье лодочного мотора. Рыбак возвращался на берег. Когда лодка подошла ближе, я узнал в рыбаке Машиного деда. Константин Макарович был в шапке-ушанке, телогрейке и резиновых броднях. Я помог ему вытащить лодку на берег, снял и отнес домой мотор. В лодке лежало десятка три серебристых прогонистых омулей.
— Вам с Машей посолю, — сказал Константин Макарович. — В Москве-то омуля наверняка нету.
Я не стал говорить, что сейчас в Москве есть все, были бы деньги. Меня удивила забота старика о нас с Машей. Он не отделял меня от нее. Я наскоро умылся и мы вместе с ним пошли в дом. Маша сидела за столом. Она была расслабленной и умиротворенной. Я понял, что, побывав в родной деревне, повспоминав вместе со стариками родителей, она успокоилась. Выпив стакан чаю и съев без видимого аппетита один пирожок, она встала из-за стола и вышла на улицу. Я пошел вслед за ней. Она стояла на крыльце, опершись плечом о стену дома и смотрела на Байкал.
