Он чувствовал себя дискомфортно и беспокойно, поскольку был вызван в ту же самую Палату Аудиенций, где годами ранее дрался со своим отцом. Разумеется, он вернулся сюда не впервые — он много раз бывал здесь по вызову Императора и каждый раз не мог справиться со своими эмоциями. Сожаление, разочарование, замешательство — Люк не знал, что точно он чувствовал, не хотел задумываться об этом. Он только знал, что именно здесь он упал по-настоящему. Именно здесь он полностью сбился со своего пути.
Во многих отношениях он упал раньше, он знал это. Он уже находился в клетке, за решеткой, прочно держащей его внутри. Но день, в который он дрался со своим отцом, стал днем, когда решетка пала… а он остался.
Хотел ли он быть там? Нет. Доверял ли он Палпатину? Абсолютно нет. Мог ли он уйти? Никогда.
Палпатин приложил недюжинные усилия к тому, чтобы ему некуда было идти.
Куда бы он ни делся, Палпатин выследит его. Люк был уверен, что, даже старательно заметая следы, он никогда не сможет опередить своего Мастера и скрыться от него — Палпатин слишком хорошо знал его для этого. Знал ощущение его присутствия в Силе, и Люк понимал, что оно слишком значительно и сильно, и будет заметно, как бы он ни пытался скрыть его. Он мог попытаться вернуться в Альянс, игнорируя тот факт, что там ему грозит смертная казнь за шпионаж в пользу Империи — причем не как вынужденного информатора или даже перебежчика, а как настоящего двойного агента, благодаря маневрам его Мастера — но тогда Палпатин бросил бы на Альянс весь флот и разорвал на части, только чтобы вернуть Люка.
Куда бы он ни пошел и как бы ни пытался скрыться, Палпатин найдет его и вернет, чего бы это ни стоило — он совершенно ясно дал это понять.
Впрочем, он никогда не убьет своего драгоценного «джедая», это он дал понять тоже ясно. Он только разломает Люка по частям и затем соберет заново. Только очередное мучительное испытание, пытка на грани выносливости, проводимая с безжалостно хирургической точностью или с потворствующим себе наслаждением, в зависимости от настроения Мастера; и Люк, черт побери, даже не понимал, что хуже, поскольку все это стало также частью его жизни, яростные вспышки гнева и хладнокровные жестокие манипуляции.
Поскольку в какой-то момент он стал для Палпатина всего лишь еще одной его вещью. Насколько были нужны Палпатину все те сложности и проблемы, которые намеренно создавал ему его драгоценный новый сторонник, не имело значения. Значение имело лишь то, что он принадлежит Палпатину — и никому больше. И то, что этот сторонник никогда не обратит свою силу против него.
