– У вас сегодня новая прическа, – услышала она позади себя тихий голос немца. – Вам очень идет, в этой укладке есть что-то античное.
– Да, наверное… – пробормотала Людмила.
– Пойдемте…
По кафельному полу простучали каблучки Людочкиных туфелек. Ее взгляд задержался на этих желтоватых ромбах, так прочно засевших в ее сознание: от середины большой приемной до кушетки шла цепочка капелек крови. Людмила остановилась и беспомощно посмотрела на Артура Карловича. Он перехватил ее взгляд.
– Не бойтесь. Я сейчас вытру. Дарьи нет, я нынче все один делаю. Часом ранее я отворял кровь тому господину, что ушел перед вами, – спокойно пояснил он и засунул руки в карманы. Обожженная щека дернулась, открыв стянутую улыбку. – Вы небось вообразили, что я меж клистирами иногда душегубством занимаюсь?
– Нет…
– Нет? Я же вам, наверное, кажусь эдаким тираном?
Людочка молчала.
– Что же, медицина редко обходится без крови. Я ведь иногда и оперирую. За той дверью у меня операционная. Бывало, что и роды принимал. Врач должен уметь делать все. Вот, как и вам, например, обыкновенные клистиры.
– Обыкновенные? Доктор, скажите, а другие дамы часто приходят к вам за этим?
– В вашем городе нечасто. Человек десять, кроме вас. А что?
– Нет, ничего, – она снова покраснела. – Я просто думала, что это делают многие светские барышни…
– Ну, в этом городе и нет того «света», что есть в столице. В столице у меня было много клиентов, прибегающих к клистирам. Я и не один такой доктор был в Санкт-Петербурге, специализирующийся в этом направлении. Клистиры улучшают цвет лица, освежают дыхание. Избавляют тело от нечистот. А что вас так смущает?
– Ничего меня не смущает…
– Тогда приступим? Идите за ширму и раздевайтесь. Вы сможете сами снять корсет?
– Я сегодня без корсета. Анатолий Александрович сказал его не надевать. Мы утром ездили к парикмахеру.
– Вы так послушны?
– Не поняла?
– Я говорю, что вы всегда выполняете все прихоти вашего покровителя?
– Я… я… Я просто его люблю.
– Хорошо, раздевайтесь живее, нам надо управиться до прихода вашего господина.
Людмиле стало чуточку обидно. Зачем он назвал Анатоля моим господином? Я же не раба его. Или раба?
Как и в предыдущий раз, Людмила, дрожа от страха и стыда, вышла нагая из-за ширмы. На этот раз она не прикрывала ни грудь, ни голый лобок. Только ее веки были опущены. Она ужасно страдала от предвкушения всей унизительной и бесконечно долгой, полной жуткого срама, процедуры.
«Господи, как она хороша! И как она похожа на Елену. У Елены тогда, в последний раз, была именно такая прическа. О, боги! За что мне все это? Сейчас она встанет и я увижу: дефлорировал ли ее великосветский лев, Краевский?» – думал Нойман.
