Платиновый обруч | страница 66



— От… куда знаю… — не сводя глаз с Карины, почти по слогам произнес Варежкин. — Видел… Его портрет… Он там висел на стене.

— Где там? — Сухарева невольно подалась вперед.

— За Стеной. Да, за Магнитной Стеной. Ночью. Еще падал снег, но потом прекратился…

— Какая стена? Какой снег? — Невнятица, которую нес Варежкин, явно раздражала Карину. — Вы можете объяснить толком?

— Эта картина… Я увидел ее во сне, даже не во сне. Это был не сон, а нечто иное. Я могу все рассказать. Рассказать с самого начала.

Карина оглянулась. В зал вошли несколько человек.

— Хорошо. Но только не здесь. Вот мой телефон. — Сухарева вынула из сумочки блокнот и быстро записала номер. — Непременно позвоните.

Варежкин взял листок и нерешительно удалился, а Карина посмотрела ему вслед, на его нелепый, мешковато сидящий пиджак, на брюки, не помнящие утюга, на его стоптанные башмаки, и снова вцепилась глазами в картину, точнее в ее правый верхний угол.


Надвигался Новый год, и вскоре Савелия попросили освободить помещение. Передрягин и тут пришел на выручку. Он выхлопотал на предприятии грузовик, помог справиться с картинами и долго тряс руку, желая житейских благ и творческих радостей, а когда вернулся в зал, то чуть было не прослезился при виде голых и осиротевших стен, а Варежкин тем временем ехал домой в продуваемом ветрами пальтеце, охраняя в кузове свои сокровища.

Мелькали степенные строения, толкались прохожие, поблескивали витрины магазинов, пока не пошел знакомый район, где людей поменьше, улицы поуже, дома пониже да и воздух попроще.

К встрече Нового года Савелий почти не готовился.

Купил маленькую елку (большая и в дверь не пролезет и согнется в три погибели, упершись в невысокий потолок), какие-то пестрые и веселые игрушки, и вся недолга. Когда куранты пробили двенадцать, Варежкин поднял стограммовик, наполненный напитком огненным и серьезным, чокнулся с приготовленным накануне белым холстом, натянутым на подрамник, пожелал ему и себе здравствовать, хлопнул содержимое и занюхал корочкой черного хлеба, тщательно натертой чесноком.

Нутро быстро согревалось, в голове вспыхивали фантасмагории. Варежкин подошел к окну и увидел младенца, который с удивлением смотрел на него и пересыпал тоненькой струйкой из одной ладошки в другую золотистый и колючий песок.

Проходили дни, заваленные делами, суматохой, будничными невзгодами и нервотрепкой.

Недавно Савелий побывал у Сухаревой и теперь он то неподвижно лежал на промятой кушетке и, уставясь в потолок, выкуривал одну сигарету за другой, то вскакивал и нервно ходил взад и вперед, то снова ложился, вскакивал и подходил к окну, выходящему во двор, и как очумелый подолгу стоял возле него, словно пытаясь что-то вспомнить, что-то высмотреть в темных досках полуразвалившегося сарая.