Звенела музыка, кружились пары, веселье бурлило рекой. Поэты Скворец и Коростель читали новые творения, посвященные царственным особам и красоте природы; певцы Соловей и Кенар исполняли гимны и торжественные арии; шут Тетерев изобретал каламбуры, порой затмевая самого Пэ-Пэ, так что царица смеялась до слез. Между гостями сновали проворные стрепеты, разнося мороженое и напитки. И никто в этом радостном гаме не замечал, что в нише над самым троном сидит Главная Оракульша-Кукушка и невозмутимо пророчествует что-то бесстрастным монотонным голосом.
Случалось, правда, что Оракульшу все же замечали, и тогда по знаку Могучего Орла в нишу посылался один из кобчиков.
— Его Недоступность, — говорил Кукушке посланец, — приказывают вашей мнительности покинуть зал и впредь не показываться без особого распоряжения Его Недоступности.
— Ку-ку! — отвечала Оракульша. — Предвижу в муравейнике дней карминовые облака…
— Ваша мнительность, вы покинете зал или нет?!
— Карминовые облака с четырех сторон. Ветер сухой, умеренный, юго-восточный, температура ночью плюс два, днем минус один…
Стражник летел к Старшему Соколу и докладывал, что «их мнительность не хочет убираться и бормочет что-то про облака в кармане, муравьев и похолодание».
— Она сошла с ума, ваше стервятничество!
Старший Сокол наклонялся к повелителю и шептал:
— Кукушка болтает про муравьев, Ваша Недоступность. Не иначе, спятила.
— Гнать вон, — морщился Могучий Орел и отворачивался.
А праздник громко продолжался.
Наконец, когда гости уставали, музыканты выдыхались, поэты хрипли, Пэ-Пэ истощался, Тетерев напивался, а Прекрасная Голубка начинала позевывать, приступали к чтению новых Уложений. Строгий Сарыч разворачивал желтый свиток, и под своды зала взвивался его сильный, чистый голос:
— «Именем Его Недоступности Единственного Великого Могучего Орла, Аквилы Регии Инвиктуса Максимуса Юстуса отныне и вовеки веков повелеть…» В эту минуту становилось тихо на земле и на небе — даже ветер успокаивался, даже реки замедляли свой ход, даже презренная дикая мошка, которая ничего на свете не понимает, замирала где-нибудь в щели и страх сковывал ее члены. Гости и придворные стояла вытянув шеи, не смея шелохнуться ни единым перышком, не моргая и не дыша.
— «Упоминание имени Его Недоступности скороговоркой либо нечленораздельно рассматривать как злословие с соответствующими отсюда проистеканиями…» — «Рассуждения о делах и Уложениях Его Недоступности в неподобающем месте и неподобающем настроении считать беспечным легкомыслием с последующим за сим…» — «За рачительность и усердие на службе его стервятничество Старшего Сокола одарить особым вниманием и впредь именовать его высокостервятничество Старший Сокол Магнификус Альтиволанс…»
