Его волосы на ощупь были даже приятнее, чем на вид. Шелковистые, но упругие и пахли они дорого. Пьянящими нотками мужских духов, уже раскрывшихся, смешавшихся с запахом кожи и лишь подчеркнув его мужественность, но неповторимость. Она искренне хотела, чтобы ей не нравился этот запах, но здесь никаких срывов. За те недели, что она с ним работала, она узнавала этот запах, и в её личной классификации он был между "родной" и "любимый". Желанный.
Позволяя его губам оставлять на шее, на ключицах, на ямочке между ними прохладные и влажные следы, она терпеливо ждала где он оступится. Стиснув его талию бёдрами, немного осела вниз, и его губы мягко накрыли её губы. Это тоже было знакомо. Даже хуже — она помнила тот его поцелуй. И в этот раз она на него ответила. И задохнулась, забыв, что надо дышать. Схватив его за шею, она подчинилась его губам, сложному танцу его языка, ритму его учащающегося дыхания. Он развернулся с ней на руках и аккуратно положив на кровать, дотронулся до её груди.
"Пусть, пусть у него будут жёсткие сухие руки!" — взмолилась Таня. Но он сжал её грудь руками мягкими и влажными, как у опытного массажиста. Нет, не стиснул, мучая выступающие соски, а аккуратно, как на приёме у маммолога, захватил и так же бережно поцеловал. Сначала один сосок, трепетно и нежно, потом другой. Он играл с ним языком, уже заставляя её выгнуться как парус, трепыхаться как подхваченное ветром полотно. И он умело натягивал канаты.
Он спускался вниз, увлекая за собой кружево её белья. Может в тот момент, когда он мурча обследовал каждую складочку. Может даже до этого, когда он восхитился татуировке, изумился пирсингу и впал в восторг от полного отсутствия волос. А может после того, как нежно поглаживая, он засунул внутрь неё палец. Но в какой-то из этих моментов Тане вдруг стало все равно какого размера сокровище сейчас он явит пред её очи, затуманенные стремлением ощутить его в себе. Молния на джинсах поползла вниз, и Таня прикрыла глаза желая его сначала почувствовать, а потом увидеть.
От горячей плоти её голеньким складочкам было куда как приятнее чем от шершавого языка. И он не торопился, двигаясь вверх-вниз, увлажняясь, становясь скользким и от этого ещё более желанным.
Она вскрикнула, когда он вошёл в неё. От радости. От полноты этого ощущения, что он вошёл так плотно, что его было так много. И хотелось больше, но больше тоже было. Даже больше, чем она ожидала. Даже больше, чем она боялась подумать. Он входил, он выходил. И это был процесс. Не суетливое подёргивание туда-сюда. С достоинством адронного коллайдера он углублялся и возвращался назад, разогреваясь, ускоряясь, разгоняя миллиарды хвостатых частиц. И ровно тогда, когда силы в ней осталось лишь на один последний толчок, Эрик дёрнулся и хрипло застонал.
