Это к вопросу об откровенности.
Полине очень понравилось это письмо. Настолько, что стало интересно и захотелось взять следующее. Он увидел все сразу и насквозь — наверно потому, что был посторонним человеком. И плюс ко всему, он располагал к откровенности, его письма, создающие доверительную атмосферу, заставили бы любого платить той же монетой.
17 ноября
«Сейчас я вполне могу это написать — и не раз, но еще месяц назад это казалось невозможным, будто не со мной… А между тем, это была не фраза из фильма, это была правда. И осознавать ее было труднее, чем бесконечно находить интегралы.
Я. Больше. Не смогу. Танцевать. Я больше не смогу. Не в силах, неспособна, бессильна, немощна. Любая музыка, особенно классическая, звучит теперь не для меня, а против. Все — против. Никто не осознает этого. Те, кто утешают — лгут и мне, и себе. Они не понимают, а потому им и не может быть жаль. Так зачем же произносить все эти глупые слова: «Мне очень жаль», «все еще наладится»! Наладится что? Что именно? Что может наладиться? Я внезапно встану и затанцую, а вокруг будут хлопать и ставить высокие баллы? Или я примирюсь с тем, что цель моей жизни лопнула, как воздушный шарик? Наладится. Но не принесет счастья. Поэтому-то я и не смогу быть вегетарианкой. Потому что я до ужаса люблю жареное мясо. Еда, лишенная его — станет пресной. Как и моя жизнь теперь».
25 ноября
«Не так давно ты писал мне, что я заблуждаюсь. Настанет момент, когда я жестоко раскаюсь в своих мыслях и словах относительно близких и друзей. Но мне кажется, еще никогда я так ясно и полно не смотрела на этих людей, как теперь. Моя сестра. Ее зовут Полина. Она младше на два года, и всю мою жизнь родители нарекали мне заботиться о ней. Но Полина — она не я. Она другая. Очень своенравна. У нее прекрасная фантазия и прекрасное чувство юмора. И обостренное чувство свободы. От меня. Она никогда не принимала моей помощи. Моей заботы. И вряд ли когда-то ценила мои советы. Но всю свою жизнь, я не обращала на это внимания. Я думала — она другая. Я думала, что это просто способ защиты от мира, пусть даже не осознанный. Но сейчас, когда я день и ночь лежу на этом диване, набившем оскомину, и не занимаюсь ничем, кроме как наблюдаю — наблюдаю, наблюдаю, я вижу, что совсем не знаю ее. Какие чувства она ко мне испытывает? И испытывает ли? И стоит ли верить ее словам — ведь, как выяснилось, многое из того, что мы говорим, совсем не работает на практике. Я лежу здесь, копаюсь в свое голове, но не нахожу ответов, а прокладываю все больше тропинок, уводящих в никуда».
