измором. Думаете, не знаю, что на самом деле вы хотите, чтоб я была тут? Всего-то и нужно было сказать мне, что вам совсем не нужно, чтобы снова звонила.
– Просто я боялся вас обидеть.
– Вы гнусный лгун.
– Как сказать, – хмыкнул я, – полагаю, у меня в этом недостаточно практики.
И с этими словами снова взялся за книгу.
Примерно час спустя я понял, что она уснула, потому что ее большой палец перестал двигаться и камень выскользнул из руки. Я на цыпочках подошел к дивану и присел на краешек, не беспокоя ее.
Потянул одеяло немного. Остановился взглянуть, не проснется ли она. Не проснулась. Тогда я слегка приложился ухом к фланельке старой пижамы Лорри. Опять подождал, убеждаясь, что не разбудил ее. Но она лишь спала себе и спала.
Тогда я прижался ухом и послушал.
Закрыл глаза, чтобы отрешиться от всего неуместного. Осталось только ощущение фланели на лице и звук сердца, бьющегося у моего уха. Но тем не менее это было не совсем то же самое. Я знал, как полагалось бы биться сердцу Лорри. Неспешно, уверенно и в полном здравии. Это же билось чаще, словно неуверенное в себе. Словно ему требовалось напомнить мне, что изменениям подверглись даже ничтожные мелочи.
Даже само сердце не было в точности тем же самым.
Через несколько минут я на ощупь пошарил рукой вокруг в поисках утешительного камня. Нашел его завалившимся за диванные подушки. Положил в верхний кармашек пижамы Лорри.
Подумал: а ну как я воспользовался бы порывом Виды и мы бы занялись любовью, отставила бы она на несколько минут свою битву с камнем? Или все время в руке держала и терзала бы камень?
Словно мне и подумать больше было не о чем, я задавался вопросом, отчего это камню такой почет. Как бы то ни было – именно об этом я и подумал тогда.
Я поднялся и позвонил Абигейл. Пусть время было и очень позднее.
– Уф, – произнесла она. Явно весьма встревоженная. – Мистер Бейли. То есть Ричард. Случайно не знаете, где Вида?
– Знаю, – ответил я. – Как раз поэтому и звоню. Она спит у меня на диване. И я был бы по-настоящему признателен вам, если бы вы соблаговолили приехать и забрать ее.
Мы стояли и смотрели, как она спит. По-прежнему комнату освещало только сияние угловой лампы, но я не хотел включать свет из опасения разбудить Виду. Что бы она ни стала говорить, когда мать будет уводить ее, я не стремился услышать этого.
– Чья это пижама? – спросила Абигейл. Голос ее выдавал: она была (объяснимо) немного не в себе.
– Она может оставить ее себе, – сказал я.
