Берта Самойловна вспоминает все приемы: от трудовых процессов до давнего маминого «за маленькое ухо» — ничего не помогает. И в отчаянии.
— Наталья Ильинишна, что ж вы смотрите? Уймите их!..
Поздно. Убежали в сад. Крик, шлеп. Плач. Наталья Ильинишна, или точнее, (кроме паспорта и роковых минут) — Наташа ловить по одиночке, что-то шепчет, смеется и «ладушки» здесь и «сорока ворона» — уносит всех в спальную. У самой голова кругом идет. Разве справиться? В прошлом году кончила гимназию. Какие-то трехмесячные курсы прослушала — всё больше о ритмической гимнастике и о детских библиотеках и прямо в 62-ую. Но старается. Коммунистка — верит: личинки, соты, трудовое воспитание, — лес, дальше грядущее — поле — с праздниками, прыгающими Далькрозами и васильками, а надо всем огромная красная звезда на груди товарища Курина. Был с ней в «Союзе Учащихся», теперь герой, — на посту — «политком». Правда, Наташа не только ему, себе признаться боится, что, вспомнив горбатую спину в куцом пальто с портфелем — загорается вся, что кроме Союза, личинок, сот и звезды есть другая звезда, слабость в ногах, духота, любовь. Но только стоит вспомнить, и всё — легко, мил Балабас, ласкается, шалит, постукивает нежно:
«Есть такая палочка,
Палка-застукалочка».
Уняла. Уложила. Тихо. Только Колька, ручкой послав поцелуй, убежал: пронюхал, где Силина кислое молоко ставит. Берта Самойловна лежит с мокрым полотенцем — мигрень, тоска. Мечтает: где-то есть Венеция, каналы, Ромео, ванная, кофе и Бог. Добрый, понятный, как в старенькой желтой книге с забавными буквами — отец сидел над ней, улыбался, дарил серебряный пятачок. Наташа читает стихи — «Революционная Муза»:
«Красный мак ты дик и чист,
Брат мой, юный коммунист!»
Читает. Боится дохнуть. Облетят лепестки — знамя, мак, губы, его губы — и хочется приписать на полях:
«Товарищ Курин — политком. Война со всем миром. 12-ое января 1918 г». (день, когда его увидела впервые на митинге в 3-ей гимназии).
Ребята как будто все спять. Но нет, — Поля выползла, идет к Балабасу. Чудная любовь! Поле девять лет. В разряде невропатов. Не может сама есть — кормят с ложки. Если не раздеть — ляжет в платье. А словами — пугает: о числах, о рае, о белых крылатых конях. И вдруг — стихи. Берта Самойловна ее до беспамятства любит. Мечтает — кончится всё, уйдет и Полю возьмет. Она будет поэтессой. Гений, слава, биография и еще Венеция или Ницца — всё равно, — лишь бы с кипарисами и с кофе. Поля боится детей. Только с Балабасом сжилась. Рассказывает ему странные вещи — как птица вскормила Христа, и Христос не мог улететь, остался с людьми, а думал, что крылья есть, ведь жил с птенцами, упал, расшибся. Говорит, смеется, плачет. А Балабас сочувственно мычит и густо пускает на рубаху слюну. Сейчас подошла:
