Курьер ушел. Литовец в коридоре вытащил «Известия», прочел:
— Санпоезд… Волсоветы… Горбунов…
Съел коржик, литовский, с полендвицей. Мурлыкнул фокстрот — подслушал в Риге, от поезда до поезда — успел. Всё сделал, что только мог. Уснул.
Поль-Луи — опять в окошко. Дом. Над домом дым. Стоит и никуда. Даже дым — как камень. Не взлететь, выдохнут — и стой.
— Конечно, я же знал об этом… В России страшный климат. Но огонь. Жизнь кипит. Мы на конгрессе выяснили…
Помнит — было ясно: революция — легчайшее вино, бурлит, и каждый день — серебряная быстрая крупинка — ввысь. Теперь увидит. А климат — это пустяки.
Пока что — жутко. Стенка спального вагона. Серп-молот. Параграфы — пять, десять, много. Что можно и чего нельзя. Если многого нельзя, то ведь есть же, наверное, один параграф добрый: ну да, ну это можно…
Высоко — картинка (как уцелела?) — веранда, море, кактус: «Hotel Belsito, San Remo». Пережиток. Главное — огонь. Скоро Москва. Товарищи. Конференция. Интервью. Статистика. Жизнь.
Со скуки отметил впечатления:
«Переступил через порог. Здесь новый мир…»
Сафьяновую книжку — на место в карман. Брюнетка смеется, встряхивая чёлкой. Глубоко под книжкой, под брюнеткой:
— Отсюда не уйдешь!
На вокзале — первая беда. Только Поль-Луи вышел из вагона, вытащив рыжий чемодан, где средь резолюций и носков булькала нежно туалетная вода «Ирис», для кожи, чтоб не трескалась от ветра, булькала и пахла левкоем, — только вышел, только вытащил, только забулькала — в зале третьего класса кто-то, со сна, услышав гром и свист, завопил:
— Посадка-а-а!
Рванулись шинели, тулупы, куртки, ушастые узлы — самовар в обмен, мешки, галантерея, тряпье, трухлявые гнилые потроха наружу — рванулись толпой, полком, армией. Приступ.
— Осади!
Куда тут! Смыли милицейского, он сам теперь таран — локоть, плечо, упор. Трах! Дверь поддалась. Пустой состав — чего глядеть? В окна, в щели, тормоз, крыша. Дипломатический набили до скрипа стен. Высоко, в сетке — где кактусы у моря и «ежедневно файвоклок», повисли вместе старуха и мешок. Из мешка — на голову — щепотка соли. Старуха взвизгнула:
— Эх, сколько! Кружка молока!
Еще щепотка инеем запорошила. Не вытерпела старая, пустила соленую слезу.
На перроне водоворот. Пол-Луи напрасно ищет курьерское ажур-пальто. Милый, о кризисе ведь говорил! Бараньи шкуры. Мороз. Рыжий чемодан — дощечкой средь волн подпрыгнул, завертелся. Бутылочка разбилась. Средь гари и собачины запахло садом. Мальчишка, пробираясь к тормозу, и по дороге облегчая пузатые карманы, где зажигалки, бумажная рвань, корка хлеба, а иногда махорка и рыжий обсосанный кусочек сахарку, левкой учуял:
