— Я на работе, Адам.
— Хорошо. Я люблю тебя.
Я только киваю.
Не похоже, что он любит меня, не сейчас. Это звучит будто одно из тех обязательных высказываний сорок лет женатой пары, которые говорят это каждый день, два раза в день. За этими словами нет абсолютно никаких эмоций и никаких убеждений.
Три пустых слова повисают между нами, и я оставляю их там исчезать в воздухе, когда поворачиваюсь спиной к Адаму и притворяюсь, что у меня есть работа в офисе.
И тут меня что-то останавливает.
Я не та девушка, которая мирится с людьми, которые лгут мне в лицо. Я слишком много боролась, чтобы добраться до места с Адамом, где я начинаю чувствовать к нему что-то реальное, оно может отличаться от того, что у нас было раньше, но оно есть.
Я чувствую это, когда он дергает меня за руки и когда он бросает эту сексуальную кривую улыбку в мою сторону.
Я следую за ним на улицу.
Он всего в нескольких футах впереди меня, когда я окликаю его, и он оборачивается.
Адам проводит рукой по своим волосам и делает пару шагов в мою сторону. Я нервничаю, не в состоянии решить, должна ли я скрестить руки на груди и защитить себя или положить их на свои бедра в обороне. В конце концов, они падают по обе стороны от меня.
— Почему ты мне врешь?
Он дергает подбородком, шокированный моей прямотой или моей способностью прочитать его.
— Что это? — спрашиваю я, ощущая поток нервной энергии по моему телу. Может быть, я не хочу слышать то, что он не хочет сказать мне.
Адам глубоко выдыхает и тянется ко мне. Я отстраняюсь и решительно скрещиваю руки на груди.
— У моего отца завтра слушанье о условно-досрочном освобождении. Я должен быть там.
Нервозность заполняет его лицо, хотя я не понимаю почему. Мое сердцебиение удваивается, поскольку я считаю, что это значимо для него. Я так мало знаю о его отце и маме. Но мое сердце разбивается за него.
Видеть, как его папа в тюрьме, зная, что он сделал.
Зная, что Адам должен был это видеть. Что он был вынужден наблюдать за смертью его мамы.
— Я не знаю, что сказать.
Он протягивает руку, притягивая меня к себе. На этот раз я позволяю ему. Я хочу успокоить его. Приобнять, притянуть к изгибу своей шеи и крепко держать, но не могу. Адам собирается в Айову, чтобы пройти через это. В одиночку. И он солгал.
Я уже не понимаю своей роли с ним. Кто я для него.
— Я только что узнал, — он вздыхает снова, и сжимает мою руку крепче. — Прости.
За ложь или за то, что скрывал? У меня нет смелость чтобы спросить.
