Знать, где находится предмет – это не то же самое, что располагать им. Он видит бумажник, но не может до него добраться. Твоя богиня уже почти на вокзале, а ты тут копаешься, выковыривая свои достижения. В чём дело? Слишком толстые пальцы? Слишком размягчённые мозги? Может, тебе выпить кофе для бодрости? Ты что, в абстиненции? Что ты делаешь? Сейчас ты заплачешь?
Он чувствует, как раскаляется его голова, он жаждет своего бумажника и втискивает руку между поролоном, металлической скобой и пластиком. Пальцы выгибаются, кредитная карта вонзается в ногтевое ложе, рвётся кутикула, но захватить бумажник ему всё равно не удаётся. Бесполезно.
Теперь выгляни через лобовое стекло. Ты её видишь? Эта маленькая точка на уровне спортплощадки, это она. И ты рассчитываешь её догнать? Как?
Он выбирается из машины. В кармане брюк звенят какие-то монеты, это сдача со вчерашнего дня. Сколько там? Мало. Очень мало. Хватит на кофе, но на два уже не хватит. Тебе придётся во всём себе отказывать. Продержаться на резерве. Неприятно, да, но кого ты хочешь в этом обвинить? Вселенную? Беспощадную, не знающую снисхождения судьбу? Или кого?
Она на пути к вокзалу, на том же пути, которым шла вчера. Это её обычный маршрут. От дома назад к месту кормления. Он спешит через площадь, он чувствует на себе взгляды, люди удивляются, откуда в нём столько прыти. Она-то молода и пластична, она подвижна; выспавшись и позавтракав, она скользит с проезжей части на тротуар, она лавирует по местности, обтанцовывая подмёрзшие лужи. Он же: поспешает ссутулившись, с пустым и кислым желудком, выдыхает открытым ртом облачка пара, с губы свисает нитка слюны, которую он вытирает рукавом.
По мере приближения к вокзалу поток людей прибывает. Асфальт испещрён прожилками инея. Фигуры людей спешат к перрону, размытые в зыбком утреннем свете, некоторые с синим отсветом на лице. Они идут своим путём вслепую, экипированные для рабочего дня. Компактные ранцы, бутылки с питьём в боковых карманах, все свежие, побритые, боеспособные. Вчера он был таким же, как они, сегодня он их презирает. Он отделён от них и никогда не будет принадлежностью этого поезда. Они думают, что находятся в конкуренции один с другим, и эта вера подгоняет их, но в реальности они служат одному и тому же делу – тому делу, которое для него теперь потеряно. Никогда прежде он не смотрел на них под таким углом. Они сытые, но они ещё спят. Они спят всегда. Он голодный, да, измученный бессонной ночью, взмокший, но он бодрствует. Он очнулся и чу́ток для тишайшего тона, для малейшего света, для величайшего пустяка. Он воспринимает шёпот из их наушников, слышит слова, голоса, которые сопровождают каждого к месту его назначения. Он видит свет в подъездах домов, видит рекламные проспекты, разложенные кругом. Фонари, в пятнах от раздавленной мошкары. Зеркальные стены отражают силуэты, идущие по лунному ландшафту асфальта в сторону вокзала, где они ныряют в неоновый холод подземного перехода и разделяются на три потока – направо, налево и прямо, к задним лестницам. Люди, кажется, не замечают его, мужчину, который находится среди них, но не принадлежит к ним; запыхавшись, он продирается сквозь них, не спуская глаз с одного затылка, который сияет ему из толпы, голый среди других загривков, укутанных в шерстяные хомуты. Вокруг её шеи, которую он теперь видит, сияет цепочка, тоненькая, с замочком величиной не больше рисового зёрнышка, за это зёрнышко он и держится, это его Полярная звезда.
