- Давай, - сказал командир полка низким, хриплым голосом.
- Сейчас... Вот... - заспешил Николай.
Он прислонился спиной к стене и начал расстегивать шинель. Но жесткое сукно ее набухло водой, и пальцы все еще плохо повиновались Николаю. Офицеры в землянке молча ждали...
- Ах, черт! - в отчаянии пробормотал Николай.
Боец помог ему справиться с крючками, и он извлек, наконец, из кармана гимнастерки промокшую бумажку. Осторожно, чтобы не порвалась, он подал ее майору. Тот развернул донесение, и листок расползся в его пальцах на четыре кусочка.
- Эх! - с неудовольствием крякнул майор.
Сложив обрывки на ладони, он поднес их к окошку.
- Смыло все... Не разобрать ничего, - сердито добавил Николаевский.
Уланов рванулся вперед, инстинктивно стремясь опровергнуть страшные слова. Он пошатнулся, встал на больную ногу и ахнул.
- Говори... Что там у вас? - спросил майор, стряхивая на стол мокрые бумажки.
- Огня... Товарищ старший лейтенант очень просит огня, - высоким голосом сказал Уланов.
- Огня? - переспросил майор, присматриваясь к юноше.
- Да, да... Подавить тяжелую артиллерию, - горячо, но вежливо пояснил Николай.
- Опоздал, брат, - сказал командир полка.
- Как? - прошептал Николай.
- Опоздал, говорю... Ты что, ранен? Ну, ступай...
Наверху боец, сопровождавший Уланова, долго толковал, как пройти на перевязочный пункт. Николай, однако, ничего не понял, потому что был испуган и подавлен.
- Плохо тебе? - спросил связист. Сам он казался не многим старше Уланова; почти белые брови щеточками торчали на его смуглом лице. - Ладно, давай доведу...
Он подставил шею и обхватил Уланова за пояс. Тот обнял товарища, и они потащились на перевязочный.
Связь снова работала, и Горбунов переговорил, наконец, по телефону с командиром полка. В ответ на просьбу старшего лейтенанта Николаевский передал ему все тот же приказ командарма: идти вперед! Огня, который способен был подавить немецкую артиллерию, майор обещать не мог...
Дождь прекратился. Над лесом, над белыми березами двигались с востока на запад низкие серые облака. Горбунов отошел от аппарата, сказал, чтобы ему дали гранаты, и навесил их на пояс. Потом кликнул своих связных и приказал следовать за ним.
"Ну, все, кажется..." - подумал он, как спрашивает себя человек, собравшийся в далекую поездку. Он помедлил, что-то вспоминая, и, ничего не вспомнив, вышел из лесу.
Комбат решил лично поднять в атаку своих солдат, - только себя он еще мог послать в бой. Все остальное, чем он располагал, было сосредоточено уже в одном заключительном усилии. Если бы старшему лейтенанту сказали, что перед ним вся немецкая армия, - он так же напал бы на нее, получив приказ. Но странное чувство, словно он что-то забыл или чего-то не сделал, мучило Горбунова. И это было сожаление о жизни, которую он не успел прожить... Сейчас Горбунов направлялся туда, где ему, видимо, суждено было остаться. Поднять людей в огне, бушевавшем впереди, если даже кто-нибудь там уцелел, казалось невозможным.
