Мое шмыганье носом, как следствие покаяния перед подругой, трепет воспоминания о первой любви Витька пресек и использовал:
– Ты аналитик! Тебе привозят, я обеспечу, груду отчетов, справок и прочей хрени. Ты, как обычно, влезаешь на иностранные сайты родственных иностранных компаний, в научные журналы и в прочую хрень. У тебя же английский с пеленок, и до хрена испанского, французского, итальянского…
– Еще одна «хрень», и я кладу трубку!
– Саша! Сашенька! Сашурочка! Не бросай трубку! Ты не видишь перспектив.
– Каких, оболтус? Ты не представляешь объем работы!
– Ты ее уже делала. Теперь чуть тщательнее и прицельнее.
– Пошел ты к черту, Витька!
– Всегда готов. Сашка, позаботься о звучных псевдонимах. Я тут сам подобрал. – Он зашелестел бумагой. – Китайгородский, аналитик. Шахназаров, аналитик…
– Тарковский, аналитик. Чехов, аналитик…
– Чехов точно не пойдет, он же был писатель.
– Неужели ты слышал про Чехова?
– Калинкина! Вот ты всю жизнь надо мной издеваешься, а кто тебе работу обеспечивает?
– А кто тебе строчит последние пять лет?
– Сашка, имей в виду, что твой гонорар от восьми сотен зеленых уже и так увеличился до тысячи двухсот. Сколько ты хочешь?
– Удвоение. Две тысячи пятьсот долларов.
На том конце Витя Самохин издал странные звуки вроде хрюканья, тявканья, повизгивания, птичьего клокотания, они сопровождались не менее странными шумами, как при поедании глупым чавкающим животным бумаги.
Я просто ляпнула про удвоение. Могла бы и про утроение или про увеличение на порядок сказать. Я в тот момент находилась под столом. Стоя на четвереньках, шевелила вилкой в барахлившей розетке электрического удлинителя. Трубка телефона болталась в районе моих ставших уже нехрупкими бедер. Успешен. Двое детей. Мой Женя Уколов.
– Согласен. Две пятьсот, – сообщила трубка Витькиным голосом.
Выбираясь из-под стола, я пыхтела и кряхтела как объевшийся Винни-Пух, который навестил Кролика («Кто ходит в гости по утрам, тот поступает мудро»[3]).
– Повтори еще раз! – потребовала я.
– Две пятьсот! Доллярев в месяц! Сашка, имей совесть! – Витька Самохин сам не верил своей щедрости.
– Долляри – новая валюта? – уточнила я, взгромождаясь на стул.
– Валюта та же. А ты меня без ножа режешь!
– Бедненький!
Если бы он платил! Витька выдавал мне по триста-четыреста долларов в месяц. Тык-в-притык. Самохин с детства был жадиной, благодаря нашим с Леной насмешкам и откровенному издевательству научится худо-бедно маскировать свою прижимистость. И еще он знал меня как облупленную.
