и тогда спрашиваешь Марфу: что именно понятно тебе, Марфа, а далее какие угодно слова следовать могут, кроме имеемого тобою в виду, или просто слова эти же повторит она, ей сказанные, будто конфету леденцовую разгрызает и зубами кусочки её переламывает, и может в этом скрежете, под повторение обычное звучащее подстроенным, быть всякое: значит с Марией хочешь переспать, и: значит меня теперь не любишь уже и никогда не любил, а её любил, и: я так и знала, и вздох простой, но тяжёлый каменно, и атланту, к лёгкости, от искренности получаемой якобы готовому, с тяжестью этого вздоха атланту никакому не под силу управиться, и ты не можешь управиться тем более, что иное в виду имел, да слов иных, кроме сказанных не бывает, а ежели бывают, так тебе не доступны они вовсе, и так вот эти неудачные подбирал столь тщательно и момент выгадывал подходящий, а здесь такое разыгрывается нечестное, будто подлавливали тебя со стороны Марфы в момент самой что ни на есть беззащитности твоей, и ведь правда Мария симпатична тебе, но спать с ней цели нет вроде, с уст когда Марфиных, но знаешь сам: если бы случай подвернулся, а он ведь подвернулся-таки, если бы подвернулся, то и переспал бы, но не так, чтобы об этом Марфа тебе в отчуждении теперь говорила, и разлюбить Марфу цели не было, чтобы влюбиться в Марию, и не было цели Марфу обидеть, напротив: раскрыться хотелось и светом поделиться подлинным, который тебя вечер весь согревал, но вместо того обида застилать глаза начинает за всё: за тебя, что хотел такого, за неё, что не поняла, чего хотел, и за глупость наступающую тут же ситуацией неразрешимой, и руки опускаешь в бессилии полном, и про себя говоришь, а иногда и вслух говоришь: никогда больше не буду искренним, и никогда больше не буду желать непозволенного, и будет настроение у всех от меня такого пакостным, хотели чистоты, держите её, хотели искренности, получайте, говоришь так, и сам себе веришь на миг лишь, потому что не прикажешь себе запретить манящее подмечать, как бы ни любил кого, как бы ни хотел;
и тогда говорю я себе вслух: не то имею я в виду, что говоришь ты, Марфа, теперь, а Марфа в ответ давит ненамеренно пока: я ничего не говорю своего, слова твои были изначально, ты сказал; всё равно не то, отвечаю; а как же мне понять тебя, скажи иначе, Марфа спрашивает с меня, и даже без подоплеки всяческой спрашивает, сама понять меня желает, и я понять желаю себя ещё ретивее, чем когда к говорению приступился, но нет слов иных, говорю, у меня, а Марфа не верит мне: не бывает такого, слов чтоб иных не было, слов очень много, тебе их никогда все не пересказать, и тогда я замолкаю в бессилии, и ни на Марфу, ни на Марию в вечер тот более взглянуть не в силах, и о себе думать не могу, убегаю в гости к Бруту, он мне друг, хотя и не понимает случилось что, а я и сам говорить не могу, и не хочу, а хотел не смог бы, смог бы Марфе сказал лучше, да и что говорить здесь, кроме слова одного: Мария, а как обставить его, в какую оправу одеть слов иных, дабы ото всех Марфиных значит избавление обрести, и самому себя выслушать без отвращения и с приятием должным, намерениям соответствующим собственным, с коими в себе несказанное вынашивал и доволен был доселе, но не годится слово Мария без оправы, слишком оно голое и незначительное, и с тем вместе значимее всего остального сказать что желал и сделать что намеревался в вечер этот, но не всегда и насовсем, а теперь и тут, но следует отказаться от слова, оно будто мост в вечность для Марфы, и если Мария, то Мария навсегда и ранее и впредь, слово будто теперь и тут только не может звучать и гибнуть, и правдой при этом оставаться этих теперь и тут разных, и не в точности слова дела, Мария точное слово, точнее некуда, а в том беда, Марфа что держится за слова, настолько верит в них, что я, перед ней присутствующий во плоти и душу обнажающий со всеми недостатками её, натиска слов выдержать собственных не могу, становлюсь ничтожным, и даже исчезаю будто вовсе, будто слово навсегда слово, и душа в сокровенном своём не может скверной полниться, а непременно светом божественным осиянна быть должна в стерильности какой, однако не к здоровым же пришёл я в мир сей, но к больным;
