Но дабы не только простоты отупляющей избежать нам, но и слащавости душеспасительной, а слащавость эта, надо сказать, не делает дело души спасения неподлинным нисколько, но избегнуть её нам сейчас всё же требуется, и потому мы сейчас как раз обратному, к только что изложенному, обратиться намерены, не как другим помогая, о себе заботиться можно, но к тому, как от других, в твоей душе никчёмной поселившихся, избавить душу свою, и тело своё от наслаждений, телом другим ему предательски доставляемых. Здесь уже никакие слова помочь не могут вследствие всесилия чувств ощущаемого, и это не только у людей сентиментальных, но даже у черствых быстрее проявляться способно, ведь сентиментальный увлечения свои быстро менять способен, хотя никуда они не исчезают насовсем, и хлещут пошибче плети в самые даже беззаботные миги жизни их сентиментальной, чёрствые же постоянно, не под плетью конечно, но в нытии игольного уколения пребывают. Избавление от другого, прежде близкого человека, возможно любимого даже, откуда нам знать, лишь Господь знает, что есть любовь, ибо Он она Сама и есть, Себя стало быть только Он знает, а мы знать ни себя, ни Его до конца не можем, а можем себя пестовать, а в Господа веровать, ещё же лучше Господу веровать; избавление от другого, если уж об этом, а куда без этого, обстоятельствами случайными обусловленное, как, впрочем, и встреча с другим изначально, в нужду изгнания настоятельную обращаться с необходимостью может, когда плеть сентиментальная свистко по лицу хлещет, либо игольные уколения чёрствые к животу прикрепляются, до обоих оснований позвоночных окликая; и оборачивается тогда-то всякое избавление, обстоятельствам предоставленное, изгнанием активным души чужой, да и не из комнаты бездушной или тела больного какого, тоже чужого, а из себя самого экзорсизм творить надобно, безапелляционно, стало быть, себя комнатой бездушной представлять, и телом каким больным и чужим одновременно, да решительно и бесповоротно представление оное ставить следует, пока оно само тебя не свалило. А всякие бесповоротности решительные инерции есть, либо чёрствость, либо бегство, но чаще всего, одно, в трёх единое ипостасях неподлинное, и вся эта монстрица на изгнание активно направляется. Плеть хлещет иль игла колется, равно нудит особенно тогда, когда другой, может быть любимый, которой внешне по случайностям обстоятельно выставлен из жизни вроде уже, жить себе сам позволяет, да и не для того, чтобы доказать что, например, из чувства мести недостойного, ибо прощением руководствоваться требуется в жизни здешней, тем паче тамошней, а просто потому жить себе позволяет, что любимый бывший, из жизни тем вычеркнутый, кто любил его прежде, живым и далее остаётся, а не умирает вследствие оставления его нами. Ежели ребенок у кого случился, то сердце родительское знает чувство это с доброй стороны, не всё ж пеленки ему менять да за руку водить кушать, ан нет, характер и предпочтения всяческие от родителя неизвестно порождаемые дитя себе заводит, само изначально того не ведая, и родителей, соответственно, не оповещая, и свободным становится, можно сказать, в этих вещах тогда уже, когда взгляд свой несмышленный на лице материнском или же отцовском сдержать безуспешно пытается, или же когда заявляет, песочницу покинув впервые, что друзья у него новые появились, и это он серьёзно о детях тех людей, с которыми молодые родители ещё сами познакомиться не смогли, так дети малые уже заставляют себя всерьёз вкупе со сверстниками своими воспринимать и выставлять, даже если совочков и машинок дело касается изначально, но дело то серьезнее некуда; но то удары всё добрые и такие же уколы приятные тут ощущение себе находят, тешится ими родительское чутьё новое и необычное, этими самыми хлёстами и иглами зарождающееся. Но могут быть, и непременно случаются, до чувства родительского приятного ещё ранее, недобрые плети и уколы самостоятельной свободой чужой жизни вызванные, это когда любимый прежде человек оказывается другими, не назло, а сам по себе, и вполне возможно счастливо и тихо, любим, и даже взаимностью этим другим отвечает, и это после другого сердца отзывчивого и души гостеприимной, хотя ныне сердце к нему оглохло, и душа на порог не пускает, но и что ж, прежде же было иначе, и как это всё неблагодарный другой, любимый может, прежде, забыть мог, не ясно, и хлещет плеть, и иглы закалывают, и нет конца их ударам и уколам, и на избавление обстоятельствами полагаться уже никак нельзя, силы нет никакой, а стратегию изгнания активную применять надобно, и не к другому, ну не убивать же его, а к родному себе, и понимание тут случается, что себе не принадлежишь, а другому всецело, коего отпустил прежде, а ныне так и упустил бесповоротно, и себе уже сам не родня, если и был прежде братом себе, или сестрой, или отцом, или матерью, или сыном, или дочерью, теперь это уже совсем не так всё.
