— Всякому ясно, — сказал он теперь, когда взаимная ругань кончилась и Веритеев потребовал дать, наконец, точное объяснение: что же все-таки произошло с бумагой из Москвы? Кто и с кем ее обсуждал? Почему ответ был отослан без ведома партячейки? — Да, всякому ясно без объяснений, что про Сибирь постановили через голову завкома, а значит — бюрократизм! Может, конечно, ВСНХ, а тем больше Совнарком, хотели только посоветоваться с нами, спросить, — поправился он на всякий случай, — а чинуши из московского профсоюза — бац сразу приказом! Может, и так. Но как таковое, повторяю, московское распоряжение является бюрократизмом сверху не в пользу наших рабочих…
— Чего ты все время плетешь? — выругавшись, спросил Головин.
— Ничего не плету… Такие приказы и есть настоящий факт!
— Уклон твой… вон только понять не могу: влево или же вправо? А может, и к контре? Вот это и есть настоящий факт!
— Когда сказать настоящего нечего, тогда обязательно пришьют какой-нибудь уклон! Особенно этот, — почти довольный упреком Платона, подхватил реплику Драченов. — Однако в целом я разве против заготовки хлеба? С хлебом, оно конечно, я понимаю. Однако ведь и в Сибири есть люди. Пускай убирают свой урожай сами. Наш завод ни при чем. У нас собственных забот полон рот. А тут, не спросивши мнения и желания рабочих в лице избранного ими завкома, легким росчерком пера — взяли да и решили оторвать людей от родных голодных семей, направить на цельное лето к чужому дяде…
Он обвел присутствующих быстрым взглядом близко к переносице посаженных серых глаз, явно требуя одобрения.
— Как же это назвать, если не наплевательством к рабочему человеку, который и без того, не жалея сил, аж с самой осени посвящал свой нелегкий труд, чтобы обеспечить машинами посевную страду, а за это теперь ему дали простой голодный паек в то время, как он желает, уставший, в конце концов отдохнуть, а не ехать на выручку к тем крестьянам. Так или не так?
Константин Головин негромко, но уверенно поддержал:
— Правильно!
— Поэтому я и счел вполне обоснованным отклонить такие поползновения, — довольный поддержкой, еще напористее продолжал Драченов. — Нам на местах виднее, чего надо рабочему человеку, чего не надо.
— Сам-то ты давно ли стал рабочим? Все еще сидишь в Панках, на земле, а туда же! — рассердился Платон. — «Бюрократизм наверху», «предание интересов рабочего класса»… где ты этого нахватался? Выходит, раз объявлена помощь крестьянству, то уж нет и диктатуры пролетариата?
