Неизвестно, сколько бы продолжалась подобная сцена, если бы не Катя. До этого молчаливая, девушка, тихо притулившаяся где-то там, в корнях дерева, вдруг вскочила, подошла к Люсе и наотмашь хлопнула ладонью подругу по щеке. Поставила ее «на место». По всей вероятности, знала, что надо делать с капризами самодурки.
Люсьен вмиг притихла, как мышка под лапой соболя, сжалась в комочек, выпучила глазки, уставилась на Катю, ожидая, что та врежет ей еще раз:
– Ты что?!
– А ничего, прекрати истерику! Еще запищишь, получишь добавки. – И подняла руку для очередного удара.
Люсьен притихла и, как будто ничего не произошло, стала смотреть на ногу, тихо, спокойно заговорила:
– Ах, смотри, Серж, покраснело!.. Видишь, как обожгла. Ух, и неприятно…
Заботливый муж пытался легким дыханием ослабить боль:
– Фух! Сейчас, моя дорогая, будет легче. Надо помазать мазью да перебинтовать, чтобы зараза какая не попала…
– Да уж, действительно, – наконец-то высказал свое слово Топ. – А то точно, гангрена пойдет, да ногу придется отрезать. И отстранил Сергея в сторону: – Дай посмотрю!
Ожег у Люсьен был «пустяшный». Так себе, может, три капли кипятка упало, да чуть кожа вздулась. Пузырь размером с ложку. На себе Топ бы и не заметил. Однако для Люськи это была большая рана.
– Катя, дай мне мою котомку, – обратился Топ к девушке, а когда она исполнила просьбу, достал из бокового кармана свою таежную аптечку. – Вот, приложить надо, а потом перебинтовать. К утру все пройдет.
– А что это? Трава какая-то, заражения не будет? – переживая за супругу, заволновался Сергей. – Давай лучше мазями…
– Да не бойся ты. Это мох сфагнум, на болотах растет, где клюква. Самое лучшее стерилизующее и заживляющее средство, – успокоил Топ. И улыбнулся Люське:
– Не бойся, заживет, как на собаке. Средство проверенное. Хотя там у тебя и заживать нечему… больше кричала.
– Да уж так и нечему, – вновь было зафыркала каприза. – Знаешь, как больно?!
– Знаю. Но не больней, чем если Катя тебе еще разок «прилепит».
Намек был понят мгновенно. И, скорее всего, не потому, что Люсе было больно, а оттого, что тихоня Катя имела какое-то влияние и была для нее авторитетом. Люсьен затихла, покорно прикусывая губы, перенесла «мучительную перевязку» и лишь потом удалилась восвояси на теплые мягкие нары в избушку. Больше за этот вечер до утра она к костру не выходила. Наверно, считала себя оскорбленной. А может, было стыдно за свое поведение. Хотя навряд ли.
