Свидетельницу звали Белякова Людмила. Ей было тридцать шесть лет, и она работала прядильщицей на трикотажной фабрике.
— …Парни, ну, эти мальчишки ехали на мотоцикле. Их догоняла машина, светлые «Жигули». Мальчишки стали вилять мотоциклом, чтобы не дать обогнать себя, но «Жигули» въехали на тротуар с левой стороны. Из кабины бросили им в колеса какую-то железку, и мотоцикл опрокинулся. Мальчишки лежали на асфальте, оба в крови, я думала, они насмерть разбились. «Жигули» остановились, вышел парень. Постарше их, может, лет под тридцать, косолапый такой, в джинсовом костюме. Идет не спеша, вперевалку и на пальцах ключи вертит. Подошел к ним, что-то сказал и как ударил ногой одного. Тот на четвереньках стоял, так сразу и опрокинулся. А косолапый ногами бить продолжает и в руке ключи вертит. Потом каблуком ему на пальцы наступил и как крутнется! Тут я не выдержала, кричу: «Что ж ты, фашист, делаешь!» А он посмотрел на меня, усмехнулся и второго мальчишку ногой ударил. Потом в машину сел, и только пыль столбом. Я Александру Ивановичу Ольхову все это написала еще в сентябре. Он приходил ко мне на работу, расспрашивал…
Дней пять назад Белякову встретили после работы у проходной Полетаев и Зимовец и стали просить съездить в милицию написать новые показания. Они говорили, что парень, который их избил, приятель, а одному из них является даже родственником. Драка, мол, получилась по недоразумению. Оба несколько раз извинились, и в конце концов уговорили Белякову.
— В «Жигулях» находился кто-нибудь еще?
— Нет. Этот парень был один. И вообще, он вел себя очень уверенно, как хозяин. Никуда не спешил, избил людей и наплевать! Мне можно идти?
— Да, конечно.
Белякова помялась, переложив из руки в руку сумку с торчащей длинной коробкой макарон, и осторожно прикрыла дверь за собой.
Сергеев подошел к окну. Цветок в глиняном горшке давно засох, и он отставил его в угол подоконника. Во дворе, у конвойной машины, стояли сержанты и курили. Пробежал озабоченный Кузин. С неба срывался редкий снежок и сразу же таял, было слякотно и противно. В такие дни и с таким настроением в голову лезли самые дурацкие мысли. Представились свои собственные похороны под таким же серым снегом. Столько машин, как у Шиянова, конечно, не будет, и, наверное, людей столько не придет. Впрочем, если горотдел да еще соседи, родня, то, пожалуй, порядочная толпа наберется. Кое-кто и порадуется — еще один мент загнулся! Куртенок так и скажет и сожительница Остяка, которая провожала тогда Сергеева сузившимися от ненависти глазами. Кузин в знак скорби надует щеки и произнесет речь, но сильно огорчаться не будет. Он, наверное, до сих пор не может ему простить выступления на собрании в прошлом году. Вернее, начал тогда Ольхов. Он сказал, что ему противно смотреть на Кузина и на то, что он сделал из паспортного отдела вотчину. Мурыжит людей с пропиской и выпиской, старается с каждого что-нибудь вытянуть. С кого-то стройматериалы, с других еще какой-нибудь дефицит, а третьи его просто на работу и с работы подвозят. Красный, сразу же вспотевший Кузин набросился на Ольхова, заявив, что тот метит на его место. Взяток он отродясь не брал, а если кого-то и просил, то за все платил деньгами. Сергеев тогда вмешался и сказал, что вымогательство с использованием служебного положения не лучше взятки, и надо с Кузиным разобраться. Если что подтвердится, гнать с должности. Кузин сумел вывернуться, где надо, покаялся, но выговор схлопотал, а представление на майора отозвали.
