— Награди его щедро, Менандр, — попросил Эпикур, отдуваясь после хохота. — Вот уж не думал, что в Аттике ещё водятся бродячие рапсоды!
— Не только в Аттике, но и в Пирее, — ответил Менандр, используя «лестницу», любимый риторический приём Демосфена, — не только в Пирее, но и в этом доме, и не только в нём, а прямо внутри моего семейства! Ну-ка, Леонтия, покажись!
На пол полетели седой парик, борода и нищенский плащ. Перед восхищенными зрителями возникла худощавая, немного нескладная девушка с большими глазами на грубоватом лице.
Она снова раскланялась, вызвав ещё более долгие аплодисменты, и, довольная, присела на ложе к Гликере.
Заговорили о будущем. Оказалось, Колот, предупреждавший о том, что афинские власти могут ополчиться на философов, был недалёк от истины. Недавно некто Софокл провёл закон, по которому запрещалось держать или основывать в Афинах философские школы без разрешения Собрания. Скорее всего, закон был направлен специально против перипатетиков, которым покровительствовал Деметрий Фалерский. Феофрасту с учениками действительно пришлось покинуть Афины. Заодно пострадали ещё несколько философов-метеков, и среди них известный недоброжелатель Феофраста Навсифан.
— Не волнуйтесь, разрешение будет, — успокоил Эпикура Менандр. — Мы призовём на помощь моего близкого друга Демохара. Кстати, он племянник Демосфена. Видели бы вы, как он кипит при одном только упоминании Стратокла!
— Можно действовать проще и вернее, — предложила Гликера. — Завтра я встречусь с Деметрием и могу замолвить словечко.
— Только не это, — запротестовал Эпикур. — Мой девиз: «Проживи незаметно».
— Не хитри, мой милый, — отозвался Менандр. — Не для того ли ты явился в Афины, чтобы твоя философия стала более заметной?
— Отчасти для этого, — согласился философ, — но одно дело жить так, чтобы к тебе приходили и старались подражать, совсем другое — превращаться в зазывалу и балаганщика или ещё хуже — плясать в блеске чужой славы.
— Ты не знаешь Деметрия, — сказала Гликера. — Это тонкий образованный человек, он талантлив, красив, прост в обращении, сказочно щедр.
— Пусть так, — согласился Эпикур. — Но что мне до этого? У нас разные цели, и я не хочу его покровительства. Ну представьте себе, идёт через кусты лев. За его шкуру цепляются клещ и гусеница. Дальше — охотник убивает льва, сдирает шкуру, моет её в потоке, и клещ с гусеницей тонут. Или ещё проще: лев ложится отдохнуть и своим весом давит гусеницу и клеща, даже на заметив этого. Клещ получил по заслугам — он пил львиную кровь и ради этого рисковал. Но гусеница? Во имя чего погибла она? Листик смородины служил ей домом, пищей и питьём, она тихо жила, радуясь дождю и солнцу, и, может быть, со временем смогла бы стать бабочкой и взлететь в небо, поразив мир своей красотой.
