* * *
Несса выздоровела, но Артур по-прежнему продолжал посвящать ей все свободное время. Теперь они почти не расставались, и, боясь потерять нового друга, но и переживая мучительно свою неспособность ответить взаимностью, она однажды сказала ему:
— Ты слишком опекаешь меня. Может, лучше мне быть немного... самостоятельнее. Я только и делаю, что целыми днями жду тебя. Это уже стало привычкой, больше, чем привычкой — потребностью, и это... неправильно, понимаешь? Что, если в один вечер ты не придешь? Что со мною тогда будет?
— Этого не случится, чтобы я не пришел. Теперь этого уже не случится... — Артур весь напрягся: он ждал подобного разговора и, кажется, имел что сказать, как уверить, успокоить, но только сейчас, в эту минуту, к нему пришло сомнение — хочет ли Несса того, к чему стремится он сам. И ясно ли ему самому, к чему он сам стремился в отношениях с ней? Видеть ее, быть рядом и служить ей — вот в чем была единственная цель, достаточная и желанная для него, но достаточная ли и желанная для нее?
— Я не хочу быть причиной разлада в твоей семье, — говорила она о том, что, действительно, беспокоило ее, и все же втайне боялась, что он согласится с ней, увидев, каким тяжелым препятствием могут стать и уже становятся их отношения для всей его дальнейшей жизни, для его отношений с семьей, родственниками, друзьями и для его карьеры. Но она должна была ему это сказать. Хотя бы это она должна была ему сказать. — Твои родители, и особенно твоя мама, миссис Файнс, я ее хорошо понимаю... против нас, против наших встреч. И ведь она права: что я могу тебе дать? Пройдет время, и ты будешь тяготиться мною.
— Этого никогда не будет. Я никогда не буду тяготиться тобою. Я беспокоюсь только о том, чтобы ты не тяготилась мной. Неужели ты не видишь, что никто ничего уже не может поменять в том, что случилось... мы встретились, и я не оставлю тебя, они это уже знают. А с мамой я буду еще говорить, рано или поздно она поймет, а не поймет... не это сейчас важно.
— Нет, это всегда важно. Как это может быть не важно? Ты же их единственный сын. — Ванесса прошла к окну, нервно задернула занавеску, потом снова открыла, руки у нее дрожали и искали, чем бы унять дрожь — почему так часто в последнее время мерзнут и дрожат руки, подумала она и скрестила их на груди, пытаясь согреть, и сказала тихо: — Я и так кругом виновата.
— В чем ты виновата? — спросил он.
— В Эрикиной смерти. Что, этого мало? Если бы не я, у нее не случился бы срыв и, может, она осталась бы жить. Так и миссис Харт считает. — Болезненная линия скорби проступила на лице Ванессы, так что впали, провались, как в два колодца, повлажневшие глаза, — хочешь, я тебе скажу что-то сейчас... Только не перебивай. За несколько дней перед ее самоубийством я сообщила Эрике… — Ванесса замолчала, чтоб перевести дыхание, ей стало страшно, неужели она сейчас все расскажет, и Артур, единственный, кто у нее здесь есть, незаменимый в этой стране, опора ее, уйдет, может, уйдет с презрением и отвращением, навсегда. «Ну, не молчи же, лучшего момента не будет, — подгоняла она себя, — пусть он все узнает, пусть узнает, что ты в полной памяти и тебе известно, кто ты, что ты, откуда, как зовут».
