В ряде случаев обнаруживалось удивительное сходство между отдельными эпическими реалиями и предметами, найденными во время раскопок. Так, знаменитый в рост человека щит Аякса оказался изображенным ка клинке бронзового кинжала из IV шахтовой могилы в Микенах, украшенном сценой охоты на львов. Остатки шлема из клыков вепря, обнаруженные в той же могиле, живо напомнили описание такого же шлема в X песни «Илиады», а найденный здесь же золотой кубок с двумя ручками, украшенными фигурками голубей, невольно ассоциировался с воспетым поэтом «двоедонным» кубком Нестора.
[3]Аналогии такого рода, а их число при желании можно было и увеличить, заключали в себе немалый соблазн для историка, предлагая, казалось бы, простой и ясный ответ на вопрос о историческом «подтексте» гомеровской эпопеи. Держась за ниточку археологических ассоциаций, нетрудно было прийти к выводу, что открытая Шлиманом микенская или, как позднее ее стали называть, крито-микенская культура это и есть гомеровская культура в собственном значении слова, а сам Гомер, если и не был современником Троянской войны, то жил во всяком случае спустя короткое время после нее и как придворный бард воспевал для ахейских или ахейско-ионийских владык славные подвиги их отцов и дедов, идя, как принято говорить, «по горячим следам» недавних событий. В нарочито парадоксальной форме эта мысль была сформулирована А. Эвансом в его известном высказывании о Гомере: «Гомер, собственно говоря, был переводчиком, и иллюстрированное издание его оригинала недавно вышло в свет на Крите и в Микенах; коротко говоря, он обрабатывал более древний минойский эпос».[4]
Романтическая погоня за микенскими реминисценциями в эпосе, которой со страстью отдавались многие, в особенности английские, исследователи Гомера, в конце концов должна была- уступить место трезвому и всестороннему анализу текста поэм во всеоружии современной историко-филологической критики. Систематическое изучение материальной культуры и быта гомеровских героев сквозь призму археологии, начатое в конце прошлого века основополагающими трудами немецких ученых Гельбига и Рейхеля, было продолжено в нынешнем столетии М. Нильссоном, Шадевальдтом, Лоример, Уэбстером и др"[5] и в настоящее время уже принесло свои ощутимые плоды. Благодаря проделанной этими исследователями скрупулезной работе стала ясна историческая сложность, многосоставность той культурной среды, в которой развивается действие обеих гомеровских поэм. Наряду со сравнительно немногочисленными предметами, бесспорно, микенского происхождения, вроде щита Аякса или шлема Мериона, эта среда включает в себя и много других элементов, не находящих никаких аналогий среди микенского археологического материала и, следовательно, принадлежащих более позднему времени. Сюда можно отнести упоминания об оружии и орудиях, изготовленных из железа, метательные копья, по-видимому, еще неизвестные в микенское время, упоминания о храме и о статуе божества, исполненной в натуральную величину. Несомненно позднего происхождения безраздельно преобладающий в эпосе обычай кремации умерших, а также те пассажи Одиссеи, в которых фигурируют финикийцы (они едва ли могли появиться в водах Эгейского моря ранее IX в. до н. э.).
