И о чем ей трубить? О больной, бесконечно ноющей ноге? О том, что почти у каждой женщины есть свой Дмитрий Иванович Власихин? Кому какое дело до того, что ее Власихина звали Степочкой?.. Это она — только она! — не могла избавиться от врубившейся в память картины: они со Степочкой едут в Заволжье. Понтонная переправа непрерывно течет поперек реки и в то же время лежит неподвижно, крепко ухватившись за оба берега. Впечатление, что переправа движется, создавалось у Грации от мерцающих огоньков. Они перемигивались с берега на берег в окнах домов, бежали от воды вверх на уличных фонарных столбах, гасли в одном месте, вспыхивали в другом. Стрекотал счетчик такси — торопливо, невнятно, словно рассказывал что-то, захлебываясь от переполнявших его чувств, а разобрать — что, было невозможно. Встречные машины, приблизившись, обдавали их расплавленным светом фар, и тогда, как на фоне взрыва, неестественно рельефно вырисовывалась черная фигура Степочки: крупная голова, тяжелые плечи, неподвижные, как бы закаменевшие… От этого Грации стало неуютно и тревожно: «Куда ты, дура, лезешь? Зачем?»
Когда въехали в поселок, Степочка склонился к шоферу: «Направо, пожалуйста. — И показал на темное пространство между высоким дощатым забором и новым палисадником из легких планочек. — Осторожно, там почти сразу яма».
Он открыл одну за другой три двери: с крыльца, из сеней и дверь из кухни в комнаты. Все это Степочка делал в темноте, обнимая свободной рукой Грацию. Она слышала, как сильно стучит его сердце. И сама вдруг стала волноваться.
Степочка сказал: «Сейчас зажгу люстру… — И зачем-то добавил: — Приготовься». Вместе с ярким, показалось, обжигающим светом на Грацию обрушились восторженные крики и смех. Она крепко, до боли, зажмурилась, а когда открыла глаза, то прежде всего увидела вытянувшийся от стены до стены стол, на котором чего только не было! Важное место занимали огромные блюда с холодцом, в мисках громоздился винегрет; рядом из черных обливных жаровен торчали ножки кур и гусей. В глаза бросилось обилие бутылок, сверкание хрустальных фужеров, слезы на брусках масла и сыра. А торжествующий рев буквально оглушил ее. «Здорово мы их обманули! — неслось с разных сторон. — Нет, вы только гляньте, гляньте! Степан-то наш какую отхватил! Они крадучись, крадучись, а мы здеся-а!..» Разные голоса — басовитые, тонкие, дребезжащие, певучие, старческие и детские — обрушивались на Грацию со всех сторон, даже, кажется, с потолка. Она почувствовала, как застыл Степочка: его рука больно сдавила ее плечо, а затем обмякла. «Ты знал? — тихо спросила она. — Да, знал!» Он криво усмехнулся: не то со злостью, не то обреченно: «Ничего не поделаешь, так было надо. Проходи, Галя. Видишь, вон там нам и места уже приготовлены».
